Теперь Нонна все чаще думала о Сергее Полуярове. День за днем перебирала в памяти все встречи, слова… Ей казалось, что полюбила она Сергея с той самой первой минуты в Третьяковской галерее, когда заметила на себе робкий взгляд высокого сероглазого, под машинку остриженного красноармейца. Как он наивно думал, что она не замечает его восторженных влюбленных глаз, преследовавших ее по всем залам картинной галереи. Как смешно и неловко помогал надеть шубку, когда она, дурачась, сделала вид, что не может попасть в рукав. Как он посмотрел на нее, когда она стала прощаться, каким голосом спросил: «Неужели я никогда не увижу вас больше?» Как тихо шумели липы на бульваре, когда они сидели на темной скамье. Как бережно и трепетно поцеловал он ее в первый раз в темном подъезде их дома…
Сергей всегда нравился ей. Нравился влюбленностью, искренностью. Теперь она жалела Сергея, чувствовала себя на всю жизнь виноватой перед ним. А в чем виноватой? Разве она что-нибудь обещала ему? Да, целовалась! Ну и что! Когда он однажды спросил ее: «Неужели ты не будешь моей женой?», ответила уклончиво: «Не знаю!»
Порой она думала, что и Сергей виноват в том, что так несчастливо сложилась ее семейная жизнь. Почему он не был настойчивым, решительным? Почему не боролся за нее и так легко сдался, когда мать в черных красках изобразила их возможную семейную жизнь? И она хороша! Мать ведь это сделала с ее согласия. Хотя она не слышала их беседы, все же знала: черной краски мать не пожалеет. Почему она тогда не вышла и не сказала, что все это глупая нехорошая шутка, что она его любит и ничего с ним не боится? Когда Сергей неожиданно позвонил из автомата в подъезде и разоблачил ее низкое предательство, почему она не бросилась за ним. Они оба виноваты в том, что разбита ее да, верно, и его жизнь!
Нонна точно знала день и даже час, когда почувствовала, что не любит Якова, что ее замужество — ошибка. Этот день и час — первое утро после свадьбы.
Ей снилось, что она стоит на берегу большой реки. Вода в белой сердитой пене мчится по камням. А на другом берегу Сережа. Он машет рукой, что-то кричит, но разобрать его слов она не может. Только шумит, шумит вода…
Нонна проснулась. Сквозь шторы светилось солнечное утро. Шумела вода. Догадалась: ее разбудил шум воды в ванной — Яков уже встал. Болела голова. Нонна снова закрыла глаза. Но шум не прекращался. Вода шумела долго и громко. Яков умывался. Вышел из ванной в новой нарядной пижаме, свежий, тщательно выбритый, с радостным оживленным молодым лицом. Подошел к кровати. На темном ежике хорошо подстриженных волос поблескивали капельки одеколона.
— Проснулась, девочка! — наклонился, поцеловал в губы. И Нонна впервые почувствовала неприятный запах из его рта. Зубы у Якова здоровые, красивые, хорошо вычищенные. Верно, потому, что вчера выпил, решила Нонна. И забыла ничтожную житейскую мелочь.
Но когда Яков сел на кровать и наклонился к ней, целуя и приглаживая рукой ее разметавшиеся во сне волосы, она снова почувствовала стойкий неприятный запах из красивого улыбающегося рта мужа и отвернулась.
С этого все и началось. Во всяком случае, теперь ей так казалось. Всякий раз, когда Яков наклонялся к ней, она инстинктивно сдерживала дыхание, чтобы не услышать гнилой запах. Но разве можно разлюбить хорошего человека, даже возненавидеть его только за это? Теперь Нонна знала: можно!
Потом было много всего другого, что быстро разрушало их семейную жизнь. Яков Макарович любил, чтобы его хромовые, отлично сшитые сапоги всегда безукоризненно блестели.
Предубежденными, настороженными глазами Нонна это подметила и язвительно констатировала:
— В дело чистки сапог ты вкладываешь все силы души!
Яков Макарович не был скрягой, стяжателем. В отношении же молодой жены вел себя просто расточительно. Никогда ни в чем ей не отказывал, делал дорогие подарки. Но Нонна и здесь нашла пищу для насмешек. Яков носил маленький кошелек, в котором хранил разменную монету, — зачем серебру и меди болтаться по всем карманам. Раздраженному взору жены даже такой безобидный кошелек казался свидетельством мелочности и мещанства.
Во время автомобильных поездок Яков Макарович по привычке садился рядом с шофером. Да и курить удобней — Нонна не выносила табачного дыма. Такая привычка мужа раздражала Нонну. Злыми глазами смотрела она на всегда чисто выбритый затылок мужа. «Бреет затылок, как марьинорощинский жлоб!»
Мелочи, мелочи! То, мимо чего прошла бы любая другая женщина, просто не заметила бы, Нонна все подмечало, запоминала, использовала как новый материал для разгорающейся ненависти к мужу.