— На механическом. Станок освоил. Ребята там настоящие, трудяги. Дело идет. Не мозолят глаза жулики и брандахлысты.
Когда друзья вышли из подвальчика, воскресный день был в зените. На площади, у входа в городской парк, под черной граммофонной трубой громкоговорителя застыла толпа.
— Должно, Утесов выступает! — предположил Лазарев. — Пойдем, Сема, послушаем. Музыка сильно кругозор поднимает.
— Пошли! Дураки давку любят.
Карайбог с ходу врезался в толпу:
— Что за шум, а драки нет?
Но на него со всех сторон свирепо зашикали, да и он, хотя был на взводе, смекнул: не джазом пахнет! Когда раструб репродуктора бросил в толпу последние, как из горячего металла отлитые слова: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!», Семен Карайбог был уже трезв как стеклышко. Видно, психический фактор сильней сорокаградусной!
Война!
Леонтий Лазарев довольно равнодушно встретил сообщение о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз:
— Я их, гавриков, еще в четырнадцатом году бил. Немец когда воюет? Когда три раза в день сало лопает да теплый набрюшник подвяжет. А без сала и набрюшников они дерьмо. Их завсегда били. И теперь расколошматим.
Распрощавшись с Лазаревым, который по случаю начавшейся войны решил вернуться в подвальчик, Семен Карайбог отправился к самому близкому другу с давних заройских лет, к Назару Шугаеву.
Семен Карайбог часто бывал в доме Назара. Он любил Назара, любил его славных ребятишек Лешку и Сережку, любил его жену Настеньку. Холостому и одинокому, все ему нравилось в семье друга — дружной, веселой, гостеприимной.
И все же была одна самая главная причина, почему его тянуло к домашнему очагу друга. В этой причине Семен не признавался самому себе. Не задумываясь, запросто он вырвал бы горло каждому, кто посмел намекнуть о ней. Но причина была. Скрытая, тайная. Еще в давние заройские времена Сема ласково называл Настеньку сербияночкой, пел ей смешные песенки:
И шутил:
— Возьму да посватаюсь!
Заройщики смеялись: все знали — любит Настенька Серегу Полуярова, а Семену Карайбогу тут и не светит.
Уехал служить в армию Сергей Полуяров. Семен Карайбог считал бы себя последним подлецом, если бы, воспользовавшись отсутствием товарища, начал приударять за его девушкой. Целых два, а то и три года — меньше соблазна — он почти не виделся с Настенькой. А если случайно и встречал в городе, то разговор был короткий:
— Как живешь, сербияночка?
— По-прежнему!
— Все нормально?
— Нормально.
— Ну, будь здорова и счастлива!
— Спасибо!
И в разные стороны.
И вот однажды пришел к Семе Назар Шугаев. Нарядный, необычно сияющий:
— Поздравляй, Сема, женюсь!
— Не трепись.
— Ей-богу, женюсь.
— На ком?
— Угадай.
— Что я, цыганка! На ком?
— Никогда не угадаешь.
— Судя по тому, как ты разрядился, то на Любови Орловой.
— Не угадал. На Настеньке.
Если бы Назар действительно женился на какой-нибудь кинозвезде, то и тогда Семен Карайбог был бы меньше потрясен. Вот и опять прошло рядом и снова разминулось с ним его счастье, его тайная мечта — Настенька.
Как повезло Назару! А ему остается одно — радоваться, что такое счастье привалило другу. И он радовался. Был шафером. Кричал за свадебным столом: «Горько!», пел:
А был третьим. Лишним.
Часто бывая в семье Шугаевых, Семен Карайбог с горькой радостью отмечал, как расцвела, похорошела в замужестве Настенька. Она теперь казалась ему похожей на спокойную плавную реку, величаво текущую в счастливых берегах жизни. Течет река-красавица среди рощ и лугов, нежится на солнце, держит в своих темных глубинах и месяц, и звезды, и отблеск костров…
Семен Карайбог был рыцарем в прямом смысле этого устаревшего и почти вышедшего из употребления слова. Никогда не посмел бы он даже взглядом намекнуть жене друга о своем чувстве к ней. Друг для Семы не пустой звук, не расхожая монета. А Назар Шугаев был его другом!
…В доме Назара уже знали о войне. Сам Назар бодрился, говорил, что война продлится от силы два-три месяца, что немецкий рабочий класс не пойдет с оружием на первое социалистическое государство рабочих и крестьян, родину Октября, сам свернет голову Гитлеру.