Егор хмуро сообщил, что немецкие власти назначили его старостой и что получено распоряжение: всех баб погнать грузить на машины картошку. Егор сидел тусклый, как пылью притрушенный. Чувствовалось, что не очень обрадован оказанной ему честью. А может быть, и хитрил, на всякий случай хотел показать, что в старосты его определили — как зайца в воеводы — силком и он тяготится своими обязанностями.
— У тебя, Федор, одна баба. Пусть пойдет хоть на полдня, — скорее просил, чем приказывал Егор. Об Азе даже не упомянул, вроде ее и нет в избе.
Федор Кузьмич и Анна Ивановна переглянулись, обрадованные такой деликатной забывчивостью старосты. Видно, не всю совесть залил самогоном.
— Пойду, пойду, Егор Петрович, — поспешно согласилась Анна Ивановна. Услужливо предложила: — Может, перекусишь чем бог послал?
— Какая теперь закуска! — И ушел со двора мутный, удрученный.
Глава седьмая
КРИК
Кассир кирпичного завода выплатил всем рабочим заработную плату за полмесяца и еще выходное пособие тоже за две недели, как и положено по закону. Вот и все.
Петр Петрович Зингер вышел из заводских ворот с тягостным чувством неустроенности и ненужности. В последний раз посмотрел на зарой, где проработал столько лет. Вспомнились и Сема Карайбог, и Серега Полуяров, и Назар…
Хотя все последние дни только и было разговоров, что о приближении немцев, ему не верилось, чтобы на город, где он родился и прожил больше полувека, обрушилась такая беда. Читая в газетах и слушая по радио сухие и неопределенные сводки Совинформбюро: «Идут ожесточенные бои на всех направлениях» (понимал: сохраняют военную тайну), он считал, что сражения с наступающим противником происходят еще возле Минска или на худой конец под Смоленском. Только несознательные бабы разводят панику.
Но сегодня, когда остановился завод и всем рабочим дали полный расчет, приуныл: дела на фронте и вправду шли наперекосяк.
На обочине шоссе, где вывешена московская «Правда», Петр Петрович увидел заводского партийного секретаря товарища Ласточкина. Тот курил, заглядывая в распластанные на щите газетные полосы.
Петру Петровичу показалось, что Ласточкин задержался у газетной витрины совсем не ради чтения — газеты у секретаря в кабинете есть, — а верно, кого-то поджидает. Чтобы не мешать начальству, прошел мимо.
Но Ласточкин догнал его, зашагал рядом:
— Как житуха, Петр Петрович? Как настроение?
— Какое может быть теперь настроение! Хреновина собачья получается.
— Да, дела! — протянул Ласточкин и оглянулся. Видно было, что секретарь озабочен, даже встревожен.
— Ты, Петр Петрович, домой?
— Домой!
— Пошли вместе. Нам по дороге.
По булыжному, сухой листвой притрушенному шоссе тянулись грузовики, укрытые брезентом. И брезент, и кузова машин в густой многодневной пыли.
Ласточкин шагал молча, хмуро поглядывая на пыльную колонну. Вздохнул, как бы про себя опять протянул:
— Дела!
Петр Петрович понимал, что Ласточкин не случайно пошел вместе с ним. Есть у партийного секретаря к нему дело.
И не ошибся. У Московских ворот Ласточкин заговорил вполголоса:
— Петр Петрович! Зайди завтра в горком партии, к первому секретарю.
— Так я ж… — Петр Петрович хотел напомнить запамятовавшему (в такие дни и немудрено!) Ласточкину, что он беспартийный и никаких дел у секретаря горкома к нему быть не может.
— Знаю, знаю, — перебил Ласточкин. И, помолчав, как бы отвечая на какие-то свои мысли, добавил: — Время такое…
Остановился, начал прощаться.
— Так ты пораньше сходи, Петрович. Часам к восьми. Ну, бувай! — и свернул в первый проулок, — может быть, не хотел идти с ним по городу.
Весь остаток дня и даже ночью Петр Петрович думал о неожиданном поручении. Зачем понадобился он такому большому начальнику, каким представлял себе секретаря горкома партии?
Нюра, всегда поражавшая его своим необыкновенным, необъяснимым чутьем, сразу догадалась, что муж чем-то обеспокоен.
— Что стряслось, Петруша?
— Спи, спи, ничего! — и в темноте погладил жену по голове, как ребенка. — Все в порядке. Спи!
Но Нюра твердо знала: не все в порядке. За тридцать лет совместной жизни она, слава богу, хорошо изучила все повадки и привычки мужа. Но расспрашивать не стала, только сделала вид, что спит, а сама все думала и думала: что с Петрушей?