— Понятно!
— А теперь, Петр Петрович, хорошенько подумайте о том, что я вам сказал. Взвесьте все, прикиньте. Если есть сомнения, опасения, прямо мне скажите, переиграем. В обиде на вас не будем. Дело житейское. О серьезных вещах речь идет.
— Чего тут думать! — поднялся с кресла Петр Петрович. — Сделаю все. Вы же сами сказали, что я человек советский.
— Жена возражать не будет?
— Что жена! Как я, так и она.
— Вот и хорошо, — встал и секретарь. — О нашем разговоре только два человека знают: вы да я.
— Понятно.
— Запомнили: от тетки Марыси из Кричева?
— Запомнил.
— Сомнений нет?
— Нет!
— Еще раз повторяю: если откажетесь, мы не в претензии.
— Не беспокойтесь. Полный порядок будет.
— Я так и думал. Народ рабочий о вас хорошо говорит. А народ не ошибается. Ну, Петр Петрович! — и секретарь вышел из-за стола. Только теперь Зингер увидел, что секретарь хромает на левую ногу, вроде даже на протезе.
— Прощайте! Желаю успеха. Надеюсь, еще доведется нам с вами увидеться.
Рука у секретаря горкома крепкая, и пожатие тоже крепкое — так жмут руку только хорошие люди.
Уже два месяца, как гитлеровцы хозяйничают в городе. Первое время Петра Петровича Зингера и других мужчин, оставшихся в слободе, гоняли на железнодорожную станцию очищать пути от разбитых и сожженных вагонов. Потом он стал работать разнорабочим на мельничном комбинате, который наполовину сгорел при отступлении наших войск. Немцы решили его восстановить.
Шли дни, но никто не приходил к Зингерам от тетки Марыси из города Кричева. Так было спокойней, но Петровичу казалось обидным, словно ему не доверили, усомнились в честности и готовности служить Советской власти.
В Пушкарной слободе бабы шушукались, будто в городе по утрам появляются неизвестно кем расклеенные листовки со сводками Совинформбюро и ноябрьским приказом товарища Сталина, в котором прямо говорилось: «Смерть немецким оккупантам!»
Дело дошло до того, что на самое рождество неизвестные люди взорвали клуб строителей, хорошее новое здание, построенное перед войной. Гитлеровцы в нем открыли казино, в котором пили и веселились. Клуб трое суток был оцеплен войсками: из-под кирпичных завалов гитлеровцы вытаскивали трупы погибших офицеров.
Все это означало, что в городе действуют подпольщики и обходятся они без его даже самой малой помощи. Думать так было обидно: не доверили!
Однажды, возвращаясь с работы, Петр Петрович услышал в городе стрельбу. По улицам, как оглашенные, носились мотоциклисты-автоматчики. У Московских ворот его остановил патруль. Какой-то чин — воинского звания его Петрович не разобрал — придирчиво разглядывал документы, особенно фотографию на пропуске, буркнул раздраженно:
— Шнель!
Поздно ночью Нюра тихонько тронула за плечо спавшего мужа:
— Петруша! На крыльце кто-то стоит.
Петр Петрович приподнял голову, прислушался. Но ничего не услышал. Только шабаш январской метели за стеной.
— Спи! Никого нет.
— Стоит, Петруша. Я чую.
Петр Петрович рассердился:
— Кому там стоять среди ночи. Спи!
Но сам уж заснуть не мог. Все прислушивался. И действительно, уловил легкий стук в дверь. Петр Петрович сунул ноги в валенки и, не одеваясь, как был в исподнем, вышел в сени.
— Ты спроси прежде кто, так не открывай, — шептала испуганная Нюра.
Но он не стал спрашивать: раз пришел человек, значит, нужно.
Отбросил крючок, приоткрыл дверь. На пороге стоял высокий темный, занесенный снегом человек.
— Кто такой?
— Из Кричева. От тетки Марыси.
От ледяного ветра и снега, что ворвались в сени, стало зябко. Даже сердце захолонуло. Сказал с натугой:
— Входите!
Человек перешагнул через порог и сразу подошел к печке, протягивая руки к загнетке: видать, озяб изрядно.
— Кто там, Петруша? — с тревогой спросила Нюра из-за занавески.
— Спи, спи. Свои! — хотел успокоить жену Петр Петрович, но чувствовал, что голос выдает волнение.
Нюра притихла, только ее мертвые слепые глаза стали словно еще больше.
— Кроме вас, никого здесь нет? — спросил мужчина, не отходя от печки.
— Я и жена…
Мужчина все не отрывал рук от печки.
— Да вы разденьтесь. Чайку, может, согреть?
— Чайку неплохо! — И мужчина стал расстегивать крючки полушубка.
Нюра с тревогой и недоумением прислушивалась к происходящему. Что за ночной гость? Из какого такого Кричева он приехал? От какой тетки Марыси? Век прожила с Петром, а не слыхала, чтобы у него была тетка в Кричеве.
Голос у пришельца незнакомый. Что-что, а уж голоса она научилась различать. Не ошибется. Такого не помнит. Значит, пришел человек незнакомый, ни разу у них не бывавший. Почему же Петруша среди ночи впустил его в дом, да еще собирается поить чаем? Не такое теперь время, чтобы водить компанию с неизвестным, бог весть откуда и зачем явившимся человеком. Но за тридцать лет совместной жизни привыкла считать, что муж все делает правильно и раз он решил впустить ночью в дом чужого и напоить его чаем, значит, так и нужно. Лежала молча, с напряжением и тревогой прислушиваясь к каждому слову и движению пришельца.