Мастер взял рубль, а бумажку вроде и не заметил, Читать ее не стал, небрежно сунул в карман. Сказал громко:
— Получите сдачу! — и дал Петру Петровичу пятиалтынный. Морщинистое болезненное лицо его было так же невозмутимо, только в серых усталых глазах почудился живой, даже радостный, блеск.
Петр Петрович шел с ощущением душевной легкости и удовлетворенности. Был рад, что и дело сделал и от бумажки освободился. Теперь без опаски смотрел на каждого встречного немца: на-кась, выкуси.
Только хотелось, чтобы дома уже не было ночного гостя. Все, что от него требовалось, он сделал: и человека ночью принял, и записку отнес… И тут же устыдился трусливых мыслей. Куда пойдет этот человек среди бела дня, когда гитлеровцы рыскают по городу и кого-то ищут?
Дойдя до Московских ворот, Петр Петрович увидел пришпиленную на столбе бумажку. В ней говорилось, что немецкое командование выдаст пять пудов муки и пуд свиного сала тому, кто укажет местопребывание большевистского комиссара и партизана Гудимова. Тут же была напечатана и фотография разыскиваемого. Снимок был серый, нечеткий, но Петру Петровичу достаточно было раз взглянуть на фотографию, чтобы понять, кто скрывается в его доме.
Немецкое обращение к населению города заканчивалось пятью пунктами, и за каждым пунктом следовало крупно и черно напечатанное одно и то же слово: расстрел!
«Кто скрывает… расстрел!»
«Кто поможет… расстрел!»
«Кто не сообщит… расстрел!..»
Петр Петрович сразу подумал о Нюре. Что будет с ней, если… Нет, нет, слишком страшно. Ему-то что! Он мужчина, зрячий. А она слабая, слепая, беззащитная женщина.
На душе стало тоскливо. Домой шел быстро, сдерживаясь, чтобы не побежать.
Гость уже встал, и Нюра угощала его завтраком: вареной картошкой в мундире и ржавой бочковой хамсой, известной под названием: «на рубль сто голов». Ничего другого у них в доме не было.
— О, вижу, вы уже и красоту навели. В парикмахерской были?
— Подстригся малость! — И Петр Петрович кивнул головой гостю: дескать, все в порядке.
— Ну, что там в городе, какие новости?
— Какие новости! Одно и то же! На столбах листки расклеены. Ищут гитлеровцы какого-то… Гудимова. Награду сулят.
— Большую?
— Пять пудов муки и пуд сала.
— Неплохо! По нынешним временам — целое богатство. — И гость вздохнул: — А у меня голова разболелась. Думаю у вас до вечера погостить. Не возражаете?
— Мы гостям рады, — неожиданно проговорила Нюра.
— А гости у вас часто бывают?
— Какие теперь гости. Я на работу ухожу, а она дверь на крючок.
— Вот, вот, — кивнул мужчина, понимая, что хозяевам все ясно. — Ко мне должны товарищи прийти сегодня вечером или, может быть, завтра…
Но ни в тот вечер, ни на следующий никто не появился. Пришли на третий вечер, как только стемнело. Один вошел в дом, второй остался на крыльце. Вошедший что-то сказал мужчине, и тот стал торопливо одеваться. Прощаясь, пожал руку Нюре и Петру Петровичу:
— Спасибо, дорогие!
Когда за гостем закрылась дверь, Петр Петрович наконец вспомнил: зарой! На зарой когда-то приезжал этот высокий человек в очках. Был редактором газеты, хвалил заметку Алексея Хворостова. Он самый. Вот когда довелось встретиться!
Или подсмотрел кто из соседей, что у Зингеров проживает неизвестный человек, или еще по какой причине, но не прошло и часа после ухода гостей, как к домику Зингеров подкатил крытый грузовик. В дверь били прикладами автоматов так, что ходуном заходил весь дом. Петрович едва сбросил крючок, как гитлеровцы, оттолкнув его, ворвались в комнату.
Нюра стояла у стола, и ее так трясло, что она уронила тарелку на пол. Гитлеровцы заглядывали в шкаф и под кровать, зачем-то бросали на пол белье, посуду, носильные вещи — что-то искали.
Старший из них, рыжий, упитанный до красноты и уже немолодой, заглядывая в маленькую книжечку, с натугой произносил слова:
— Где ест быть товарыш Гудимоф?
— Какой товарищ Гудимов? — пожал плечами Петр Петрович, стараясь понять, откуда гитлеровцы узнали, что именно у них скрывался Гудимов.
— Ты не знает? Твой женка не знает? — Сытый гитлеровец что-то приказал, и солдаты, схватив Нюру, потащили к двери.
— Что вы делаете?! Больная она! — бросился к жене Петрович. Но его ударили чем-то тяжелым по голове. Он свалился у стола на шатающийся, покачивающийся пол.
— Нет товарыш Гудимоф? Чай у тебя не пил? А это что ест! — и рыжий указал на стол. Нюра еще не успела помыть посуду, и на столе стояли три чашки и блюдца. — То ест бабушка твой пил чай! — и рыжий усмехнулся, довольный своим остроумием: — Поехай!