Пошатываясь после удара, Петр Петрович поднялся и вышел на крыльцо. Два солдата, стоявшие у грузовика, ловко схватили его за руки и ноги — была, видно, сноровка — и бросили в кузов. Залезли туда и сами. Взревел мотор, и машина тронулась.
Петр Петрович на ощупь нашел голову Нюры и прижал к груди. Нюру трясла дрожь, она всхлипывала, и Петр Петрович чувствовал, как на его руку падают частые теплые капли.
Ехали долго, было холодно, тряско и очень болела голова. Кровь, сочившаяся за воротник, теперь застыла струпьями. Нюра притихла, только вздрагивала на каждом ухабе и тихонько стонала.
Куда их привезли, Петр Петрович не мог догадаться, хотя вырос в городе и, казалось, знал все его дома. Может быть, потому, что не успел оглядеться: провели их очень быстро, подталкивая в спины автоматами:
— Шнель! Шнель!
Нюру втолкнули в одну дверь, а Петра Петровича повели дальше по коридору. И здесь в коридоре он лицом к лицу встретился с Тимошкой Жабровым. Тот был в кожаном пальто с меховым воротником, на боку болтался пистолет. Начальник! Жабров не узнал старого заройщика или сделал вид, что не узнал.
Зингера ввели в довольно большую комнату, совсем пустую, только простой деревянный стол стоял посередине. Окна в комнате плотно затянуты черными маскировочными шторами, за которыми угадывались решетки. Цементный пол был недавно вымыт, и кое-где еще темнели непросохшие черные пятна. За столом сидел молодой красивый офицер в чине оберштурмфюрера. Одет он был нарядно. Все на нем блестело: галуны, нашивки, пуговицы, значки. На Петра Петровича офицер посмотрел весело, добродушно. За мясистыми яркими губами его белели ровные здоровые зубы. Глаза у офицера светло-коричневые, чуть навыкат, красивые.
— Как ваше имя, отчество, фамилия? — Русские слова оберштурмфюрер выговаривал правильно, только слишком старательно.
— Петр Петрович Зингер.
— О, Зингер! — обрадовался офицер, сияя ослепительными зубами. — Хорошая фамилия. Лучшие в мире швейные машины. Вы немец?
— Дед был… немцем… — не очень уверенно пробормотал Петр Петрович.
— Хорошо! Очень хорошо! Приятно встретить соотечественника на чужбине. Не правда ли?
Офицер говорил весело, красивые карие глаза его смотрели приветливо, даже ласково. Петру Петровичу на мгновение показалось, что сидящий за столом офицер действительно обрадован встречей с ним и, может быть, все обойдется.
— Очень хорошо, что вы немец! Ошень!! — Тут офицер допустил ошибку, но сразу же поправился. — Очень! Как немец, я уверен, вы окажете небольшую услугу нашей армии, своему фюреру. Правда же?
Оберштурмфюрер радостно улыбнулся маслянистыми свежими губами.
— Как я помогу… ничего не знаю…
— Зачем такая скромность, дорогой Петр Петрович! — Офицер поднялся и с наслаждением прошелся по комнате. Был он строен, и новое обмундирование сидело на нем ловко, как на картинке. — Вы знаете, вы много знаете. Вот этого товарища знаете? — Подошел к столу и взял фотографию: — Знаете?
Петр Петрович посмотрел на снимок. Это была фотография Гудимова. Точно такую видел он на листовке у Московских ворот.
— Вроде… не припоминаю…
— Вроде! — усмехнулся офицер, блеснув зубами, и снова сел на свое место. — Ай-я-я! Немец, а такая плохая память. У настоящего немца должна быть хорошая память. Я вам напомню. Это Гудимов, коммунист, руководит в городе подпольщиками. Организует террористические и диверсионные акты против немецких войск. Бывший работник обкома партии.
— Кто его знает, я беспартийный…
— Знаю, что вы беспартийный. И все же он к вам пришел и у вас скрывался. Значит, доверял! Доверял же, правда?
Офицер говорил все так же мягко, доброжелательно, и все же в его голосе уже чувствовалось не то раздражение, не то нетерпение. Да и глаза стали еще выпуклей.
— Приходил вечером кто-то, попросился переночевать. Ну я и пустил. Утром ушел. А кто такой — не знаю!
— И куда ушел, не знаете, и с кем в городе связывался, тоже не знаете? И поручений вам никаких не давал?
— Ничего такого не было. Я на работу ходил, а жена у меня…
— Знаю, что жена у тебя слепая, — внезапно переходя на «ты», вскочил оберштурмфюрер. — Я все знаю. Нет, не немец ты, Зингер, ты самый зловредный русский большевик. И ты мне все расскажешь. И твоя жена все расскажет. Я хотел с тобой по-хорошему, ну что ж… Еще не было случая, чтобы мне не рассказали всего, что меня интересует. Твоя жена слепая, и она расскажет все, что слышала, а ты зрячий и расскажешь все, что видел. И кричать будешь. И цементный этот пол грызть будешь. Я еще сегодня увижу, как ты будешь грызть этот цемент. Своими глазами увижу. Я зрячий!