— Носи, внучек, крестик сверху, на рубашечке, чтобы видно было…
Внук крещеный, на шее у него крестик, а страх не отступал, как зубами вцепился в сердце. Не такой породы Тимошка Жабров, чтобы остановил его маленький тоненький крестик.
Дни плелись горькие, беспросветные, как старцы на погосте. Как там на фронте Алешенька? Жив ли? Не клюют ли вороны его белое тело? Где теперь бедная Аза? Жива ли она?
Но больше всего болело сердце за внучонка. Он рядом. Играет, поет, что-то мастерит. Пристает с вопросами: когда вернется мама? Почему ее нет так долго? Об отце не спрашивал: знал — война. Папа на войне!
Время шло, а Жабров не приводил в исполнение свою угрозу. Может быть, забыл о существовании в Троицком маленького мальчика. Разве мало у него в полиции других дел! Верно, не даром ест немецкий хлеб!
Соседка Степанида, побывавшая в городе, привезла страшную новость. Собственными глазами видела, как за Московские ворота гнали сотни людей — женщин, детей, стариков. Были там русские, евреи, цыгане… Среди них Степанида разглядела и соседскую невестку Азу. Та стала совсем худая, как заборная жердь. На лице одни глаза. Черные, страшные. Узнав Степаниду, Аза хотела что-то крикнуть, но шагавший по обочине полицай ткнул ее в бок автоматом, и Аза, шатаясь, прошла мимо.
Колонну гнали гитлеровцы и полицаи, но больше всех суетился и усердствовал Тимошка Жабров. Мотался из хвоста в голову колонны, кричал, матерился, махал пистолетом и даже собственноручно застрелил пожилую женщину, которая обхватила руками телеграфный столб и прижалась к нему: видно, уже не держали ноги.
Сама Степанида дальше Московских ворот не пошла, побоялась, гитлеровцы и полицаи прикладами били народ, чтобы не собирался и не путался на дороге. Но верные люди рассказали, что всю колонну загнали в старый карьер на кирпичном заводе и постреляли из пулеметов. Стрельбу она слышала собственными ушами.
За полночь молча сидели у каганца Федор Кузьмич и Анна Ивановна. Если правда то, что рассказала Степанида, — а зачем ей выдумывать такие страсти? — Азы нет в живых. Впервые за все годы женитьбы сына почувствовали, как дорога им невестка. Потеряли родного, близкого человека. Аза была доброй, ласковой женой, хорошей, заботливой матерью. А разве плохой невесткой была она! Разве слышали они от нее хоть одно слово поперек, видели хоть один косой взгляд! Тихо и робко вошла она в их жизнь.
И вот нет ее…
Теперь ответственность за жизнь внука и перед сыном, и перед богом легла на их плечи. Федюшка спокойно спал, как все дети, раскрасневшийся во сне. Набегался, наигрался за день. Слабо при свете каганца поблескивал на его груди маленький золотой крестик на голубом шнурке.
Спаси и укрой его, святая сила!
Ничего не забыл Тимофей Жабров!
Чумной бедой подкатил к дому Хворостовых крытый грузовичок. Анна Ивановна только охнула, а на крыльце уже застучали каблуки кованых на немецкий лад сапог. Дверь рванулась, и в избу вошел Жабров, за ним втиснулись еще двое с винтовками на плечах. Жабров был в том же кожаном пальто, но воротник к нему пришил из черного каракуля. Вместо пыжиковой шапки-ушанки на голове каракулевый пирожок. Для военного вида затянулся командирской портупеей. На боку — парабеллум. Сразу видно, заслужил у гитлеровцев доверие.
— Здорово, хозяева! — гаркнул добродушно, даже приветливо: был навеселе. — Вижу, товарищ буденновец сегодня дома. Вылечился! Хорошо! А как здоровьице нашего любимого полководца Семена Михайловича? Расстройства в его личной жизни не наблюдается по случаю того, что конная Буденного пошла на колбасу? — и оттянул книзу челюсть.
Федор Кузьмич молчал, намертво сцепив зубы.
— Ты на меня, Федор, волком не смотри. Ты — хозяин. А гость в дом — бог в дом. Неси литровочку, выпьем, за политику поговорим.
Федор Кузьмич, как в тумане, вышел из горницы. Не будь на руках внука, схватил бы топор, порубал Тимошку — и делу конец!
Анна Ивановна окаменело стояла у печи.
— Почему молчишь, хозяйка? — с пьяной ухмылкой уставился на нее Жабров. — Или русский язык иноверцам продала?
— Садись, Тимофей Фаддеевич, — пролепетала вконец перепуганная Анна Ивановна. — Сейчас закуску подам.
— Чем угощать будешь? Мацу сегодня пекла? — И Жабров, довольный шуткой, оттянул нижнюю челюсть безгубого рта.
— Что ты, бог с тобой, православные мы, — пролепетала Анна Ивановна.
— Православные! А это что! — и кивнул в сторону Федюшки. Только теперь заметил крестик на груди ребенка. — Ишь, крестик повесили! — пьяно икнул и харкнул в угол. — Бога хотите обмануть? Врете! Бога не обманете. И новую власть не обманете! — протянул к Федюшке руку и дернул за крестик. Но крепкий шнурок только врезался в шею ребенка. Федюшка закричал.