Я сонно смотрел на экран смарта. 02:18, 13 апреля, 45 % заряда, четыре полоски связи, буква H, как обещание хоть и медленного, но интернета, фото Марины на заставке. Я посмотрел в зеленые глаза и вспомнил, как когда-то сидел там, за стенкой, и плакал. Как она тут, в сенях, испуганно уверяла, что вызовет полицию. Губы начали растягиваться в улыбке и замерли. Колокол в голове в последний раз оглушительно взорвался звоном и раскололся, оставив гробовую тишину.
Она не вызвала полицию. Потому что… Я не сводил глаз с уверенных четырёх полосок индикатора сети. Телефон не ловит. Поэтому не вызвала. И стационарного проводного никогда не было. Не было. Никогда.
Сон как рукой сняло.
А про инфаркт у бабы Тони ей позвонили и сообщили… кто? Из больницы? Кто вообще нашел бабку с сердечным приступом тут, на отшибе, в доме, в сторону которого местные не хотят даже смотреть лишний раз? Дети умерли давно, дед несколько лет назад, внучка в городе. Кто нашел, позвонил Марине, отвез бабку в больницу?
И если уж на то пошло — что там с бабкой в больнице-то? Разве держат так долго пожилых людей? Этот очевидный вроде вопрос пришел мне в голову только что, заставив шевельнуться волосы на затылке. В голове после тревожного колокольного звона настала гробовая тишина, в которой начали всплывать образы и фразы:
— Волосы — огонь, глаза — малахит! — баб-Маруся опиралась на поперечину забора и смотрела на меня строго, как на непонятливого мальчишку. — Это мужики у них там по-людски мрут, а бабье племя пропадает, ровно и не было…
— А не любили, потому что она по молодости у кого-то из здешних парня увела, — смеется, запрокинув голову Маринка, волосы сияют на солнце яркой медью.
— Ухо-то, Витя… Как у Шурки маво… — оседает на снег баб-Маруся, — Ухо-то… Пометила…
— Заглядывай в гости-то, Витя, — статная старуха игриво смотрит зелёным глазом.
— Ты приходи в гости, хорошо? — молодой женский голос в сенях.
Маринкин голос.
Колени ослабели, я пошатнулся, ухватился за стену рукой. Как вовремя прихватило сердце у бабки, как вовремя появилась Маринка, как легко я нашел этот дом тогда ночью. Как я мог не замечать это все так долго, даже не задумываться?
— Оне голову морочат так, что люди себя забывают. А то давно б их спалили… — баб-Маруся устало махнула рукой и зашаркала по тропинке, между двух грядок лука.
За спиной, в задней, загорелся свет, послышались шаги, зашумел чайник на плите. Шаги были уверенные, но немного неловкие, шаркающие. Шаги не молодой девушки, а…
Скрипнул стул. Я обливался холодным потом, ужас сковал, казалось, даже веки, не позволяя моргнуть. Кто там, в задней, сидит у стола? Кто ждет меня в доме? С кем я… Всю зиму…
— Ну, заходи, что ль, добрый молодец. Погутарим. Чай не съем, — позвала Антонина Петровна и мерзко хохотнула. — Чево мне надо, я ужо съела.
Паралич как рукой сняло, я сорвался с места и кинулся бежать. Да, вот так позорно, как последний сопляк, завидевший страшную тень на ночном кладбище. Я судорожно срывал ногти о щеколды и засов, который сам же и чинил когда-то. Бежал голый по промозглому ночному полю, резал босые ноги о схватившиеся легким ночным морозцем подтаявший снег и ледок на лужах, скользил в прячущейся под ним грязи. Небо затянули тучи, я ни черта не видел перед собой и несся наобум. Так же когда-то я летел, не разбирая дороги, к дому проклятой ведьмы. Но тогда темные крылья слепой ярости несли меня над ямами и колдобинами. Сейчас же тащил за шкирку промораживающий до костей ужас, заставляя ноги заплетаться, а сердце выпрыгивать из груди. Конечно же, я заблудился. Я даже не был уверен уже, что бегу в сторону деревни. Просто я не мог стоять на месте, паника захлестывала с головой, как когда-то гнев.