— Вот и проверим, — для начала я прицелился в левый мерцающий зеленью глаз, но тут оклемался участковый.
— А ну стъять! — невнятно замычал он, силясь встать. — Это нападение на струдника пии исплнении! Это угловное дело!
— Угадал, — я перевел ствол на него. — Иди отсюда, Николай Михалыч, потом меня вязать придешь, когда я с этой сукой закончу.
Заглянув в дуло собственного табельного пистолета, Коля сообразил, что нападением при исполнении дело не ограничилось, и побледнел. Вскочил, заслоняясь руками. Ну мальчишка же, господи.
— Иди, иди, — мотнул я стволом. Коля начал осторожно, бочком двигаться к выходу, Маринка вскочила и заслонила его собой.
— Вить, ну ты чего, пошалили и хватит. Отдай ему пистолет, Вить, я заморочу — он даже не вспомнит ничего.
— Заткнись, сука, — напряженно выдохнул я. — Страшно стало? В голову не пробовала? Сейчас попробуешь. Семь пуль в голову — хватит тебе для пробы?
Холодный пот заливал глаза, я сморгнул, торопливо утерся ладонью, не опуская ствол. Участковый осторожно пятился в сторону задней, Маринка вжалась в стену и испуганно смотрела на пистолет.
— Витя, пожалуйста, не…
Я потянул спусковой крючок. Грохнуло в небольшой комнате оглушительно, участковый выскочил в дверной проем, затопал, убегая, в сенях. Хороший выстрел, хотя тут трудно промахнуться. Левый зелёный глаз-фонарик потух, плеснув густым и алым. На обоях расцвел и потек кровавый цветок. Маринка мотнула головой, зашаталась, начала сползать по стене.
— Витя… Витенька… Больно…
— Значит, все идет по плану, тварь, — прошипел я и начал всаживать в голову ведьме пулю за пулей, второй раз, за несколько часов, превращая её прекрасное лицо в кровавое месиво. Только теперь — вместе с мозгом.
Две. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь.
Хватит. О себе тоже забывать нельзя. Не давая себе времени задуматься, я приставил дуло к подбородку и выпустил последнюю пулю.
Все равно (вместо эпилога)
Дурак.
Думал, вот так все и закончится. Как там Марина говорила? Теленок? Вот он и есть.
Раскаленный ствол «Макарова» обжег чувствительную кожу под подбородком, рука дрогнула в момент выстрела, и вместо ожидаемой темноты я ощутил такую вспышку боли, которой и представить не мог. Я оглох и ослеп, рот наполнился пороховой гарью, ревущий огненный бур ввинтился через подбородок в верхнюю челюсть и выплеснулся раскаленным фонтаном жидкой магмы где-то под глазом. Я чувствовал во рту обожженный разорванный язык, осколки зубов и костей. От страшной боли меня скрутило, швырнуло на пол. Потом вырвало, горячая едкая желчь, ударив в искалеченный рот, вывела боль на новый уровень. Кое-как выхаркав сгустки крови, куски плоти и осколки зубов, я завизжал, извиваясь на полу, выворачивая ногти о половицы и даже не замечая этого. Ослепленный, оглушенный, я бился в луже собственной крови и желчи, мечтая только об одном — чтоб кто-то доделал то, что не удалось мне. Или…
О её руках, изгоняющих боль. Кажется, я начинал жалеть, о том, что сделал с ней.
А потом, с тошнотворной смесью ужаса и облегчения, я, словно сквозь вату, услышал торопливые шаги в сенях, в задней.
И голос:
— Ох ты ж мать твою, Витя! Да что ты себя не бережешь-то совсем! Погоди, погоди, я сейчас. Я за ведром сразу пошла, так и знала, что замывать надо будет. Блииин, Витюш, ну ты дурак.
Дурак, думал я. Дурак. Горячий ветер подул в лицо, прогоняя боль, ласковые теплые руки разглаживали, лепили заново челюсть, скулу. Облегчение было таким огромным, что кружило голову, из глаз покатились слезы, меня затрясло.
— Ну вот, и ногти все поломал. Разве можно так? Ну, зачем ты, Вить.
— Заморочила, — пробормотал я, не открывая глаз, наслаждаясь тем, что язык снова цел, что исчез ревущий огненный бур боли. — Глаза отвела, ведьма.
— Ну конечно, что я чокнутая, что ли — семь пуль в голову? Лежи потом пластом неделю, ни поесть, ни попить, ни тебя, дурака, по кускам собрать. Мозги чинить — это тебе не зубы растить, приходилось уж, не только пулями их попортить можно. Но я такого больше никому не позволю. А породистых жеребцов, вроде тебя, найти ещё сложнее.
Она чмокнула меня в лоб, встала и ушла в заднюю, загремела посудой.
— Колю сам ночью за домом закопаешь. Хорошо, что рано утром притащил — не видел никто. Ну а если искать будут — отведу глаза, не впервой. Только не води ты больше никого, я убивать-то не так чтобы люблю, — Марина появилась в проеме двери. — Меня убьешь потом, и ладно. Хочешь, вон, пистолетом забить? И изнасиловать?