— Я девушка… Могу быть слабой… Это ты — будь мужественней, крыса! — сквозь рыдания простонала Мэг.
— Да какая тут может быть любовь? — перешел на шепот Алекс, чтобы Мэг не слышала. — Одна физиология! Небольшое увлечение… вот и все.
— И когда она могла успеть? — пожал плечами Гордон, тоже переходя на шепот.
— Она вроде бы недавно встретила этого покупателя, — добавил Алекс.
— Ну да, в лесу, когда рисовала. Позавчера?! — воскликнул Гордон. — «О ужас, ужас, ужас!.. — продекламировал он. — И башмаков еще не износила!..»
— Прекрати! — вскричала Мэг и ударила кулачком по столу точно так же, как и ее мать за столом с Максимилианом. Только Мэг, естественно, этого не знала, она неосознанно повторяла манеры Дели.
— Да пусть делает что хочет! — весело сказал Бренни. — Нам-то что? Я говорю, что для всех это будет гораздо лучше. Он очень богатый! Может быть, он купит еще пароход…
— И тебе подарит, — усмехнулся Гордон.
— Зачем? У меня «Филадельфия», моя старушка. Мне ее на всю жизнь хватит, — сказал Бренни.
— Счастливый, — усмехнулся Гордон с презрением.
— Да, счастливый, не то что ты, — огрызнулся Бренни.
— Почему ты считаешь, что я несчастный? Крыса… Тоже мне, родные братья… — сказал Гордон.
— Да потому что ты и не художник, и не шкипер — так, не поймешь что. Пятый угол и седьмое колесо, — весело сказал Бренни.
— С меня хватит, — резко сказал Гордон и, вскочив из-за стола, буквально выбежал на палубу.
Дождь перестал. Была беззвездная, темная ночь. Луна едва пробивалась синеватыми бликами из-за облаков.
Он остановился возле кожуха колеса и стал смотреть на темное безмолвие. И сейчас, здесь, он решил, что с него действительно хватит: и он либо покончит с собой, либо уйдет воевать. Неважно, какая будет война — любая! Пусть снова будет какая-нибудь бурская; или пойдет защищать этих пенджаби, тамилов — не важно кого!
Важно, что он пойдет воевать — это он твердо решил. Одно решение сегодня уже было принято, сегодня он расстался со своей любительской живописью, и сегодня же он принял самое важное в своей жизни решение — принял окончательно! Он — Гордон — старший сын с такой нежной и тонкой душой… Может быть, потому, что он так остро и крайне болезненно чувствовал и переживал до боли в сердце малейшее оскорбление, малейшую неприятность, — он решил стать военным? Не сегодня, наверное, и не завтра — когда-нибудь. Но обязательно!
Он не крыса. Он не бежит с корабля. Просто так нельзя поступать, «и башмаков еще не износила»! Так нельзя. И он докажет, что он не крыса. Он станет знаменитым полководцем, ну если не как Мальборо, то как Битти! — не меньше.
Гордон стукнул костяшками пальцев по кожуху колеса. Раздался приглушенный звук. И плюнул в воду.
А у Бренни настроение ничуть не ухудшилось, несмотря на слезы Мэг, которая сейчас кое-как успокоилась; несмотря на то что Гордон отчего-то посчитал себя оскорбленным.
— Как он глуп в действительности, наш Гордон, — насмешливо сказал Бренни. — И ты, Мэг. И ты тоже, Алекс, хорош… Зачем нам ссориться из-за какого-то там мистера Джойса?
— Да, — согласно кивнула Мэг, вытирая покрасневший нос расшитой холщовой салфеткой.
— Мы же не запретим ей делать, что она хочет. И пусть у нас прибавится еще один… пассажир. Жаль, что он не может быть за кочегара, — сказал Бренни.
— Значит, определим его на кухню, будет помогать Омару, — добавил Алекс.
Бренни громко расхохотался, довольный шуткой:
— Ну да. Он нас всех с потрохами может купить. Станет он кому-то помогать.
— Хватит, мальчики. Я прошу вас… всего лишь толику, всего лишь каплю любви иметь к Дели, — сказала Мэг дрожащим голосом.
— С чего ты взяла, что мы ее не любим? — спросил Алекс.
— Вы хотите обокрасть ее. Вы хотите украсть ее счастье…
— Ой, Мэг, пожалуйста! Не надо сюсюканья! — сказал Бренни. — Если хочешь еще поплакать, то, пожалуйста, в другом месте…
— Хорошо. В другом месте — пожалуйста, господина капитана, — сказала Мэг, передразнивая Омара, и вышла на палубу.
Она заметила, что Гордон стоит в одиночестве. Но не стала к нему подходить. Мэг перешла на другой борт, но ночь была совершенно темная и, постояв несколько секунд, она ощутила тягостное одиночество и тут же спустилась в свою каюту. Решила попытаться уснуть, что ей почти сразу же удалось. После слез стало гораздо легче на душе и светлее, что ли. Потому что она плакала не о матери, о себе. Нет, даже не о себе, а о Гарри.