Целуем — мама и папа».
Прочитав письмо, Адам повертел его в руках и задумался. Известие о появившейся в родном доме девочке его совсем не обрадовало. Поладят ли они? И какая она? Наверное, глупая, как и все девочки, своенравная и капризная. Адам почему-то сразу же вспомнил Эмму. Нет, ему совсем эта Филадельфия не понравилась, и неважно, что он ее еще не видел. Она, как все девчонки, как эта ужасная Эмма, наверняка станет кокетничать с ним, будет стараться обратить на себя его внимание. Но не дождется! Он будет неприступен, как скала.
Адам приехал на каникулы в Кьяндру с первой повозкой, везущей для города самые необходимые товары: спички, иглы, мотки шерсти, кирки и лопаты. Зима кончалась, и прибытие этой повозки для жителей городка означало все равно что прилет первых ласточек в Европе.
Кьяндра когда-то был бурно растущим поселком, куда съезжались со всех концов Австралии любители быстрой наживы в надежде, что им повезет на золотоносных песках Кьяндры, как повезло всего лишь нескольким старателям, открывшим золотоносную жилу и действительно очень быстро сделавшим себе неплохое состояние. Но увы — уже через год выяснилось, что золотоносная жила ушла глубоко под землю и старателям-одиночкам здесь делать нечего. И теперь половина домов были заколочены, улицы пустынны и занесены снегом, лишь над двадцатью или тридцатью крышами домов в эту зиму дымились трубы.
Отец Адама, Чарльз, был одним из тех золотоискателей, что приехали в Кьяндру позже всех: сначала приехал он один с мешком за плечами, из которого торчали кирка и лопата, а потом уже за ним поехала и его жена Эстер вместе с Адамом, который уже пошел в школу. И вот уже который год Чарльз копался в грязи, выискивая редкие крупинки золота. С каждым годом надежды на открытие новой золотой жилы таяли, и если бы им не удалось устроиться работать на почту, куда корреспонденция зимой почти не приходила, то неизвестно, на что бы они жили. Эстер уже который год пребывала в тихом отчаянии от бессмысленных поисков Чарльза, но убедить мужа переехать куда-нибудь она не могла. Единственным утешением Эстер был ее сын Адам, появлявшийся в доме лишь на каникулы.
Филадельфию — или просто Дели — Эстер не любила. Дочь погибшей сестры никак не могла заменить единственного родного сына. Она жалела Дели как всякая мать, но одновременно и раздражалась, видя, что та совершенно не интересуется домашним хозяйством — Дели интересовали лыжи и рисование. Нельзя сказать, что и Дели слишком сильно любила свою тетю, которую она видела впервые в жизни, но что делать. После гибели родителей тетя Эстер и дядя Чарльз были ее единственными родными на этом свете; в Европе, которую всего несколько месяцев назад покинула Дели, у нее никого не осталось.
В день приезда Адама тетя Эстер была просто неузнаваема. Ее вечно мокрый нос с красноватыми прожилками (мокрая капля под носом у тети висела, казалось, круглые сутки, и ничто, кроме приезда домой сына, не могло ее уничтожить) был сухим и белым, а щеки с тонкой сеточкой синевато-красных прожилок приобрели здоровый, розовый румянец. Тетя Эстер летала по кухне и незло покрикивала на Дели, чтобы та смотрела, чтоб жаркое не пригорело и не убежало тесто для сладких пампушек.
Впервые Дели увидела Адама из окна дома и была даже несколько разочарована. Вдалеке, на дороге, ведущей к их дому, она видела, как дядя Чарльз помог молодому невысокому юноше выбраться из повозки, как тетя Эстер побежала навстречу, что-то радостно крича. Дели не стала долго засиживаться у окна, она решила, что лицо этого долгожданного Адама она рассмотрит за обедом, когда все успокоятся после первых расспросов и объятий и потечет размеренная и неторопливая беседа. Сейчас, в окне, она видела самого обыкновенного мальчика со светлыми волосами — и чего, спрашивается, так было суетиться?
Вечером, когда в гостиной горел яркий свет керосиновой лампы под потолком, а вся семья наконец сидела за столом, Дели рассмотрела этого Адама более внимательно. И она была приятно удивлена. Хотя Адам был всего на год старше ее, но выглядел совсем не как мальчишка с прииска. Говорил Адам неторопливо и даже несколько самоуверенно, когда рассказывал о своих отметках и школьных успехах. Но его молодость все же выдавал иногда кривившийся в усмешке красиво очерченный рот и изредка морщившийся нос, словно у капризного младенца, у которого отняли любимую игрушку. Видимо, эту уверенность Адаму придавала мысль, что сейчас весь дом должен вертеться вокруг него. И Дели эта его самоуверенность совсем не понравилась — все внимание было обращено на него, а он словно и не замечает, что Дели молча и понуро сидит за столом, ковыряя вилкой в тарелке, и молчит. Она молчала оттого, что в душе ее поднимался неизвестно откуда взявшийся страх, страх, что этот мальчик сейчас может заговорить с ней, а она непременно покраснеет от смущения, растеряется и не сможет вымолвить ни одного вразумительного слова. Но, слава Богу, все обошлось, Адам лишь одну колкую реплику отпустил в адрес Дели — что не мешает ей немного поправиться. Дели молча проглотила его слова и лишь еще ниже склонилась над тарелкой, словно выискивала в ней попавшего в жаркое таракана.