3
Дели ехала на пароходе в непривычном для себя качестве пассажира. Она мерила шагами палубу, обходя группки женщин, аккуратно причесанных, с сеточками на волосах. Те с улыбками наблюдали за играми детей, а Дели, дойдя до носовой части, инстинктивно заглядывала в окно рулевой рубки.
Вот он какой, капитан, думала Дели, почти мальчишка, ему и тридцати нет, а ее старшему сыну в этом, 1939 году, исполнилось тридцать пять, но он все еще не пристал ни к какому берегу, все еще не нашел себя. Будто родился художником, а таланта выразить себя не достает.
Дели подумала, что этому молодому капитану столько же лет, сколько было Брентону, когда они познакомились. Ей, застенчивой девчонке с фермы, он показался тогда таким уверенным, таким не похожим на парней из Эчуки. И этой девчонкой была я, я…
Дели с удивлением посмотрела на свои морщинистые, в пигментных пятнах руки. Как много воды утекло с тех пор, какой широкой и глубокой стала река ее жизни, принимая в себя все новые и новые ручейки и потоки людей, встреч, лиц и событий! Как далека она от той юной школьницы, которая вступала в жизнь здесь, в горах, среди нетающих снегов, и как близок уже полноводный поток ее жизни к подступающему все ближе морю. Так горный ручеек начинает свой бег среди холодных глыб чистого льда, но вот он раздвигает свое русло и глубже уходит в землю: широк и сложен мир, который отражается теперь в этой полноводной реке. Пройдет еще несколько лет… Она уже слышит отдаленный шум волны, что вскоре подхватит ее. В следующем году ей будет шестьдесят лет.
По палубе парохода с ведром в руках шел старик. У него было дряблое бледное лицо, отвислый старческий подбородок и живые голубые глаза, выцветшие от времени. Густая шапка волос на голове – совсем седая. Дели увидела в нем себя через несколько лет, когда старость совсем скроет ее женскую природу.
– Вы из команды? – улыбаясь, спросила она.
– Да. – Он остановился, откинув назад голову, чтобы взглянуть на нее, его беззубый рот приоткрылся.
– Может быть, помните Тедди Эдвардса с «Филадельфии»? Вы давно на реке?
– Тедди Эдвардса! Еще бы. Сам-то я у него не работал, но знаю, он водил быстрее других. Капитан был что надо. «Филадельфия», говорите?..
– Она сейчас стоит у Марри-Бридж. Для нее больше нет работы.
– Да, старые посудины уходят на покой. Но вот «Мельбурн» еще работает в Эчуке, небось видели? И малышка «Аделаида», и «Эдвардс» тоже. Еще меня переживут.
– Мой сын плавает на «Индастри» в Южной Австралии. Я – миссис Эдвардс. Мой муж умер. А я сейчас путешествую в прошлое, хочу увидеть дом, где раньше жила – ферму Джемесонов.
– Джемесонов! Вот те на! Мы закупали там яйца, лет эдак сорок назад. Теперь уж ничего не осталось, дом сгорел, вот разве загоны для овец пока стоят, их даже с реки видать. Да мы почти что подошли туда. – Он всмотрелся в лицо Дели. – Миссис Эдвардс, говорите? Неужто, хозяйка Тедди?
– Да, верно.
Старик тепло пожал ей руку.
– Миссис Эдвардс! Ну, надо же. Верно, помните Эчуку в старые времена? Маленький порт, а всем нужен. Я на «Клайде» ходил и на «Куронге», мы аж до Марамбиджи поднимались. Да, было время… Оно на месте не стоит…
Дели увидела, что его выцветшие глаза заблестели от слез. Хотя он говорил с трудом и фразы получались неуклюжими, но ясно, что и он ощущал неумолимый бег времени.
Пароход поворачивал то вправо, то влево, повторяя извилистый рисунок реки, а Дели смотрела на отвесные склоны желтого песка, на эвкалипты, уцепившиеся древесными корявыми пальцами за глинистые берега, и возвращалась в прошлое. Больших деревьев было немного, остались только те, что росли у самой воды. Вместо древесного «молодняка» (как любил говорить Брентон) здесь теперь была трава и виднелись посеревшие от времени загончики для овец.
Больше ничего не сохранилось. От домов и построек не осталось и следа, не было ни сосны, на которую когда-то она лазила, ни виноградника, ни миндальных деревьев. Только на одиноком лимоннике, каким-то чудом уцелевшем от старого сада, висело несколько зеленых плодов. Эта часть ее прошлого исчезла, как исчез в огне без малого пять лет назад дом Рибурнов в Миланге.
Почему она не вышла замуж за Аластера? Несмотря на свою неистовую гордыню, он несколько раз просил ее об этом, последний раз – незадолго до отъезда в Лондон, куда он отправлялся по делам своей фирмы.