— Хорошо, только в шесть часов я должен быть…
— На каком-нибудь собрании?
Артур кивнул, и Монтанелли быстро переменил тему разговора.
— Я хотел поговорить о твоих делах, — начал он. — В мое отсутствие тебе будет нужен другой духовник.
— Но когда вы вернетесь, я ведь смогу прийти к вам на исповедь?
— Дорогой мой, что за вопрос! Я говорю только о трех или четырех месяцах, когда меня здесь не будет. Согласен ты взять в духовники кого-нибудь из отцов Санта-Катарины[18]?
— Согласен.
Они поговорили немного о других делах. Артур поднялся:
— Мне пора. Студенты будут ждать меня.
Мрачная тень снова пробежала по лицу Монтанелли.
— Уже? А я только начал отвлекаться от своих черных мыслей. Ну что ж, прощай!
— Прощайте. Завтра я опять приду.
— Приходи пораньше, чтобы я успел повидать тебя наедине. Завтра приезжает отец Карди… Артур, дорогой мой, прошу тебя, будь осторожен, не совершай необдуманных поступков, по крайней мере до моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как я боюсь оставлять тебя одного!
— Напрасно, padre. Сейчас все совершенно спокойно, и так будет еще долгое время.
— Ну, прощай! — отрывисто сказал Монтанелли и склонился над своими бумагами.
Войдя в комнату, где происходило студенческое собрание, Артур прежде всего увидел подругу своих детских игр, дочь доктора Уоррена. Она сидела у окна в углу и внимательно слушала, что говорил ей высокий молодой ломбардец в поношенном костюме — один из инициаторов движения. За последние несколько месяцев она сильно изменилась, развилась и теперь стала совсем взрослой девушкой. Только две толстые черные косы за спиной еще напоминали недавнюю школьницу. На ней было черное платье; голову она закутала черным шарфом, так как в комнате сквозило. На груди у нее была приколота кипарисовая веточка — эмблема «Молодой Италии». Ломбардец с горячностью рассказывал ей о нищете калабрийских[19] крестьян, а она сидела молча и слушала, опершись подбородком на руку и опустив глаза. Артуру показалось, что перед ним предстало грустное видение: Свобода, оплакивающая утраченную Республику. (Джули увидела бы в ней только не в меру вытянувшуюся девчонку с бледным лицом, некрасивым носом и в старом, слишком коротком платье.)
— Вы здесь, Джим! — сказал Артур, подойдя к ней, когда ломбардца отозвали в другой конец комнаты.
Джим — было ее детское прозвище, уменьшительное, от редкого имени Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные подруги-итальянки звали ее Джеммой.
Она удивленно подняла голову;
— Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.
— И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы…
— Да нет, — поспешно заговорила она. — Я еще не состою в организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения. Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?
— Да, конечно.
Бини был руководителем ливорнской группы, и его знала вся «Молодая Италия».
— Так вот, Бини завел со мной разговор об этих делах. Я попросила его взять меня с собой на одно из студенческих собраний. Потом он написал мне во Флоренцию… Вы знаете, что я была на рождество во Флоренции?
— Нет, мне теперь редко пишут из дому.
— Да, понимаю… Так вот, я уехала погостить к Райтам. (Райты были ее школьные подруги, переехавшие во Флоренцию.) Тогда Бини написал мне, чтобы я по пути домой заехала в Пизу и пришла сюда… Ну, сейчас начнут…
В докладе говорилось об идеальной республике и о том, что молодежь обязана готовить себя к ней. Мысли докладчика были несколько туманны, но Артур слушал его с благоговейным восторгом. В этот период своей жизни он принимал все на веру и впитывал новые нравственные идеалы, не задумываясь над ними.
Когда доклад и последовавшие за ним продолжительные прения кончились и студенты стали расходиться, Артур подошел к Джемме, которая все еще сидела в углу.
— Я провожу вас, Джим. Где вы остановились?
— У Марьетты.
— У старой экономки вашего отца?
— Да, она живет довольно далеко отсюда.
Некоторое время они шли молча. Потом Артур вдруг спросил:
— Сколько вам лет? Семнадцать?
— Минуло семнадцать в октябре.
— Я всегда знал, что вы, когда вырастете, не станете, как другие девушки, увлекаться балами и тому подобной чепухой. Джим, дорогая, я так часто думал, будете ли вы в наших рядах!
— То же самое я думала о вас.
— Вы говорили, что Бини давал вам какие-то поручения. А я даже не знал, что вы с ним знакомы.