Дождь лил и лил. Проснувшись под стук капель, Флори в сопровождении верной Фло поспешил на прогулку. Вдали от жилья он скинул одежду и подставил тело струям воды. С удивлением он обнаружил на коже множество синяков, зато дождевой душ мигом смыл все следы потницы. Ливни тут выступают просто замечательным целителем. Затем Флори, в хлюпающих ботинках, то и дело стряхивая стекающие с панамы дождевые потоки, отправился к доктору. Небо было свинцовым, шквалистые порывы ветра, словно стремительные эскадроны, проносились по травяному плацу. Проходившие бирманцы, несмотря на широкие лубяные шляпы мокрые с ног до головы, напоминали бронзовые статуи фонтанов. Дорогу уже перерезали десятки оголявших камни ручейков. Доктор сам только вошел с улицы на веранду и тряс над перилами мокрый зонтик.
– Заходите, мистер Флори, заходите! Ахх, вы как раз вовремя! Я только собирался откупорить джин «Старый Томми», поднять бокал за вас, ссьпасителя Кьяктады!
Потом был долгий разговор. Доктор торжествовал; ему казалось, что бурная ночь каким-то чудом восстановила справедливость, разбив интриги подлого судьи, что теперь все пойдет иначе.
– Друг мой! Ведь этот бунт, где проявилось ваше высочайшее благородство, У По Кин не планировал. Состряпав свое геройство уссьмирением своего же якобы мятежа, негодяй полагал, что впредь от любых вспышек он еще более возвысится. Мне сообщили, что при вести о гибели мистера Максвелла радость его была буквально… – доктор попытался поймать слово щепоткой пальцев, – как это говорится?
– Непристойной?
– Да-да, неприссьтойной! Он чуть ли не пустился в пляс, вообразите только жуткое зрелище? Приговаривал: «Вот сейчас и деревенский мятеж примут всерьез». Что негодяю человеческая жизнь? Но вот настал конец его триумфам! Прерван взлет этой подлой карьеры!
– Отчего бы?
– Как же, как же, мой друг! Не он, а вы теперь иссьтинный, подлинный герой! И даже меня подле вас оберегает некий отблеск вашей славы. Не вы ли всех спасли? Разве не встретили вас вчера европейские друзья как настоящего оссьвободителя?
– Пожалуй, что-то в этом роде наблюдалось. Довольно новые для меня ощущения. Миссис Лакерстин величала меня исключительно «дорогим мистером Флори», обратя свое жало против Эллиса, имевшего неосторожность в сердцах назвать леди «старой каргой».
– Ахх, мистер Эллис порой дейссьтвительно не сдержан в выражениях.
– Меня он почти не шпынял, только очень уж корил за приказ стрелять поверх голов – это вроде бы противоречит официальным инструкциям. Не угодил я ему лишь одним: «Чего ж не пристрелил хоть несколько ублюдков?» – а мои ссылки на опасность для находившихся в толпе полицейских были решительно отвергнуты: «Ну и парочке этих негритосов попало бы? Большое дело!» Однако прежние мои грехи полностью прощены. Макгрегор даже цитировал что-то возвышенное на латыни, видимо, из Горация.
Полчаса спустя Флори шагал в клуб, чтоб окончательно, как накануне обещал ему Макгрегор, уладить вопрос с избранием доктора. Все трудности сейчас исчезли. Пока помнится нелепый вчерашний бунт, ему позволят что угодно, войди он и вознеси хвалу Ленину – проглотят и это. Роскошный дождь лился по телу сквозь промокшую одежду. Упоительным, позабытым за месяцы жестокой засухи ароматом благоухала земля. В истоптанном саду мали, подставив согнутую спину барабанящему дождю, делал новые лунки для цинний; большинство цветов было загублено. Элизабет стояла на боковой веранде, словно ждала. Он снял панаму, пролив с нее целый водопад, и поднялся к девушке.
– Доброе утро, – сказал он, слегка напрягая голос в шуме ливня.
– Доброе утро! Так и не утихает, просто потоп!
– Что вы, вот подождите до июля, тогда с небес обрушатся воды всего Бенгальского залива.