Около шести вечера усилиями дергавшего за веревку старого Мату под крохотным цинковым шпилем церкви слабенько затренькал колокол. Закатные лучи, преломляясь сквозь стену дальнего ураганного ливня, заливали плац торжественно-мрачным светом. Дождь, ливший с утра, прекратился, но обещал вот-вот начаться снова. Христианская община Кьяктады, включавшая пятнадцать членов, подтягивалась на вечернюю службу.
У церковного крыльца стояли Флори и держащий в руках серый шлем мистер Макгрегор; тут же суетились пришедшие первыми, в свежевыстиранных солдатских обносках, мистер Франциск и мистер Самуил, для которых каждый приезд духовного пастыря был событием грандиозным. Падре, высокий и седовласый, с бледным, бескровным лицом, облаченный для службы (сутану и стихарь он надел в доме представителя комиссара), приостановился на ступенях. Щурясь через пенсне, священник несколько стесненно, не зная бирманских наречий, улыбался четырем кланявшимся ему новообращенным юным христианам-каренам, тоже не знавшим иностранных языков. Был среди паствы еще один уроженец Востока – постоянно являвшийся, жавшийся всегда позади печальный темнолицый индиец. Никто не ведал ни его имени, ни причин его обращения в христианство; по-видимому, этого прихожанина миссионеры отловили и крестили еще младенцем, ибо после крещения в зрелом возрасте индийцы почти неизменно возвращаются к своей прежней вере.
С холма спускались Лакерстины, оба супруга и племянница в лиловом платье. Флори уже видел Элизабет утром в клубе, где на минуту довелось остаться с ней наедине. Он спросил только:
– Веррэлл уехал… насовсем?
И ее тихое «да» вполне заменило долгие объяснения. Флори обнял ее, она откликнулась – в ярких лучах, беспощадно высвечивавших пятно на щеке, – откликнулась охотно. Упала ему на грудь, как ребенок, ищущий защиты. Он приподнял ее нежный подбородок, хотел поцеловать и с удивлением обнаружил, что она плачет. Поговорить не удалось, даже не получилось спросить «согласны ли вы стать моей женой?». Не важно. После сегодняшней церковной службы времени будет предостаточно. Может быть, уже в следующий свой приезд падре их обвенчает.
От клуба втроем приближались, хватив напоследок еще по чарочке для бодрости, Вестфилд, Эллис и новый полицейский офицер. За ними следовал занявший инспекторский пост Максвелла долговязый господин с абсолютно лысым черепом, зато с пучками необычайно пышных бакенбард. Флори успел лишь бросить Элизабет «добрый вечер». Звонарь Мату, видя, что все собрались, перестал дергать колокольную веревку, и священник, в сопровождении мистера Макгрегора, Лакерстинов, а также верных духовных чад-каренов, прошествовал к алтарю. Эллис, дохнув облачком виски, хохотнул в ухо Флори:
– Равняйсь, смирно! На церковную показуху шагом марш!
Под руку с новым офицером они замкнули процессию прихожан. Молодой весельчак до самой церкви шел, вихляя задом на манер солистки пвэ. Флори уселся в одном ряду с ними, напротив Элизабет, впервые рискнув открыто повернуться к ней меченой щекой. «Глазки прикрой, детка, и посчитай до ста», – шептал Эллис, потешая неудержимо прыскавшего от смеха нового приятеля. Мадам Лакерстин поставила ногу на педаль фисгармонии размером с дамский письменный столик. Мату за дверью принялся дергать висевшее над передними («европейскими») скамьями опахало. Фло, пробежав по проходу, чутким своим носом нашла Флори и свернулась у его ног. Служба началась.
Флори очень рассеянно внимал происходящему. Вместе со всеми он вставал, опускался на колени, то и дело произносил «аминь», смутно ощущал локоть толкавшего его Эллиса, краем уха слышал, как тот под прикрытием сборника псалмов нашептывает богохульства, но мысли его, разбегаясь от счастья, бродили далеко. В блаженном сиянии Эвридика возвращалась из ада. Косой солнечный луч, упав сквозь раскрытые двери, вызолотил шелк на солидной спине мистера Макгрегора узорной царственной парчой. Здесь, при всех, Флори сдерживал себя, ни разу даже не взглянув на Элизабет, однако разделял их только узкий проход, и до него доносился каждый шорох ее платья, каждый вздох и, казалось, само нежнейшее дыхание ее тела. Фисгармония, несмотря на усердие качавшей педаль миссис Лакерстин, простуженно сипела. Пение псалмов звучало своеобразно, составляясь из звучного баритона мистера Макгрегора, стыдливого бормотания остальных белых и прилежного мычания каренов, не знавших английских текстов.