— Что-то случилось?
— Нет. Просто пытаюсь расслабить лицевые мышцы. Надеюсь, ты не будешь ожидать от меня улыбки в ближайшие два-три дня. Раньше мои щеки болеть точно не перестанут. — Сомаль тихо засмеялся в ответ. Смех этот напомнил Николь о горячем глинтвейне в холодный день — он так же согрел и опьянил ее. — И я надеюсь, ты не рассчитываешь, что я запомнила имена всех трех миллионов человек, с которыми ты меня познакомил, — оживленно добавила она, чтобы скрыть свою реакцию.
— Всего только с несколькими дюжинами. И нет, конечно, я не рассчитываю, что ты запомнишь всех сразу. Но после того как будешь встречаться с ними снова и снова на других приемах, это придет. А пока мне бы хотелось, чтобы ты запомнила лишь нескольких близких друзей…
— Кого конкретно? — Николь откинула голову на подушки и прикрыла глаза. Она могла бы продолжать слушать Сомаля всю оставшуюся жизнь…
Вдруг к ее щеке что-то прикоснулось. Николь медленно открыла глаза. Над ней склонился Сомаль.
— Мы дома.
Она моргнула — сознание прояснилось. Вместе с сознанием вернулось и острое ощущение его близости.
— Я уснула?
— Когда я рассказывал тебе о моих друзьях. В следующий раз постараюсь быть не таким скучным.
— О нет, все вовсе не так. — Она села, оперлась на его плечо. — Извини. Видимо, сказалось напряжение, которое я испытывала во время приема. И еще эта встреча с Номбой… Зефирен рассказала мне о нем. Это из-за него нам пришлось пожениться? Он ничего не заподозрил? Зефирен сказала, что он сущий гвоздь в твоем сапоге.
— Ничего, я с ним справлюсь. Идем, ты можешь быть в постели уже через две минуты, — сказал Сомаль.
Она покорно последовала за ним к вилле. Николь уже повернула к своей спальне, как он вдруг остановил ее.
— Ты была просто превосходна. Спасибо тебе за сегодняшний вечер.
Сомаль наклонился к ней и поцеловал. Полусонная, под впечатлением его опьяняющего голоса, Николь ступила в его объятие и растворилась в нем. Томности и вялости как не бывало. Кровь мгновенно запульсировала в висках, помчалась по жилам, вынудила сердце бешено забиться в груди, когда его нежные горячие губы коснулись ее губ, заставили их приоткрыться и впустить его язык. Николь отвечала ему, наслаждаясь ощущением необузданной свободы, которую испытывала в руках Сомаля.
Почувствовав на обнаженной спине его теплые ладони и упиваясь этой лаской, она прижалась к нему еще крепче. И ощутила его твердое сильное тело, вжавшееся в ее, и вкусила блаженство, сознавая те различия между ними, что позволяли им сливаться ближе, теснее. Она плыла, плыла на пушистом облаке его ласки.
Сомаль закончил поцелуй и прижался лбом к ее лбу. Он смотрел ей в глаза, когда она наконец неохотно открыла их. Он держал свою бешеную страсть под контролем, она виделась лишь в его глазах. И это жадное желание, которого Сомаль не смог скрыть, заставило Николь задрожать в предвкушении. Интересно, каково это — быть с ним в постели, подумала она, и заниматься любовью?
— Тебе лучше идти сейчас, если ты хочешь спать одна, — услышала она его хрипловатый голос.
Николь заколебалась. Часть ее протестовала, отказывалась отправляться в постель в одиночестве, но вторая, более благоразумная, говорила, что будет ошибкой поддаться искушению. Что это лишь временное, краткосрочное соглашение, а не прелюдия к прочному любовному союзу на всю оставшуюся жизнь.
Она кивнула, разняла руки, опустила их и быстро пошла к своей комнате.
— Черт! — выругался Сомаль, когда дверь за Николь закрылась.
Он сердито провел рукой по волосам, потер шею, пытаясь ослабить напряжение. С каких это пор он стал вести себя как бойскаут-недоумок? И альтруизм никогда не был в числе его добродетелей. Он всегда безжалостно пользовался слабостью противника или его ошибками.
Если бы он не оторвался от ее губ, они бы сейчас были вместе в постели. Вместо этого он стоит в коридоре, как брошенный щенок, и смотрит на запертую дверь, будто надеясь, что взгляд его обретет силу рентгеновского луча и покажет ему Николь. Она сейчас, наверное, снимает платье, которое облегало ее как вторая кожа, подчеркивая каждый изгиб тела. Он хотел сам, собственными руками стянуть его с нежных плеч и смотреть, как оно кровавой лужицей растекается у ее стройных ног. А потом поднять глаза и увидеть, как она хороша, когда на ней нет ничего, решительно ничего.
Сомаль резко повернулся, пока не совершил чего-то стремительно-необдуманного, и зашагал к своей комнате. И о чем он только, черт побери, думал, когда отвел ей спальню так далеко от своей? А вдруг ей что-нибудь понадобится ночью?