— Отличная идея. У меня есть книжный магазин, который я хочу продать, — объявил Торвальдсен.
Малоун помолчал. Что за ерунда! Но что-то в глазах старика подсказывало ему, что посетитель не шутит.
Сухая старческая рука покопалась в кармане пиджака, и Торвальдсен положил на диван визитную карточку.
— Здесь мой телефон. Позвоните, если заинтересуетесь моим предложением.
Старик поднялся.
Малоун остался сидеть.
— Почему вы думаете, что меня это может заинтересовать?
— Сами увидите, мистер Малоун.
Его возмутила уверенность Торвальдсена, особенно потому, что старик был прав. Старый датчанин зашаркал к двери.
— Где находится ваш магазин? — спросил Коттон, в глубине души ругая себя за то, что проявил интерес.
— В Копенгагене, где же еще?
Малоун помнил, что вытерпел три дня, прежде чем позвонить. Мысль о жизни в Европе всегда казалась ему привлекательной. Интересно, Торвальдсен тоже об этом знает? Но Малоун никогда не думал о том, чтобы так круто изменить жизнь. Он был государственным служащим. Чувствовал себя стопроцентным американцем. Но это было до Мехико. До того, как он стал свидетелем той кровавой бойни.
Малоун вспомнил отчужденное лицо своей жены на следующий день после того, как он позвонил в Копенгаген.
— Я согласна. Мы долго жили порознь, Коттон, нам пора развестись.
Она произнесла это тоном судебного юриста — это и была ее профессия.
— У тебя есть кто-то другой? — спросил он безразлично.
— Есть, но дело не в этом. Черт возьми, Коттон, мы пять лет живем врозь. Я уверена, ты тоже не был монахом все эти годы.
— Ты права. Пришло время для развода.
— Ты на самом деле собираешься уйти со службы?
— Уже.
Она покачала головой с таким же видом, с каким давала советы их сыну Гарри:
— Ты когда-нибудь угомонишься? Флот, потом летная школа, юридический факультет, военно-юридическое управление, Billet. Теперь эта неожиданная отставка… Что дальше?
Малоун терпеть не мог ее снисходительного тона.
— Я переезжаю в Данию.
Она осталась невозмутимой. С тем же успехом он мог сказать, что переезжает на Луну.
— Чего ты ищешь?
— Я устал от того, что в меня стреляют.
— С каких это пор?
— Пришло время повзрослеть.
Она улыбнулась:
— И ты думаешь, что переезд в Данию поспособствует этому чуду?
Малоун не собирался объяснять свои мотивы. Ей было все равно, да он и не хотел, чтобы ее волновали его дела.
— Мне надо поговорить с Гарри.
— Зачем?
— Я хочу знать, как он к этому отнесется.
— С каких пор тебя волнуют наши чувства?
— Он — причина того, что я решил выйти из игры. Я хочу, чтобы у него был целый и невредимый отец…
— Это чушь собачья, Коттон. Ты ушел ради себя самого. Не надо использовать ребенка в качестве оправдания. Что бы ты ни планировал, ты делаешь это исключительно для себя.
— Не надо объяснять мне мои мысли.
— А что надо? Мы были женаты долгое время. Ты думаешь, это было легко — ждать, когда ты вернешься неизвестно откуда? И надеяться, что ты вернешься не в гробу? Я заплатила высокую цену, Коттон. И Гарри тоже. Но он любит тебя. Нет, он тебя слепо обожает. Мы оба знаем, что он скажет, тем более что он разумнее, чем мы с тобой, вместе взятые. Несмотря на наши с тобой неудачи, он — наша гордость.
Она опять была права.
— Послушай, Коттон. Почему ты переезжаешь за океан — это твое дело. Раз уж это сделает тебя счастливым, давай. Только не используй Гарри как предлог. Последнее, в чем он нуждается, это закомплексованный отец, пытающийся компенсировать ему печальное детство.
— Тебе нравится оскорблять меня?
— Нет. Но я должна была сказать тебе правду, и ты это знаешь.
Малоун разглядывал свой затемненный магазинчик. Мысли о Пэм никогда не приносили ему удовольствия. Ее враждебность по отношению к нему была давней и уходила корнями в то время пятнадцать лет назад, когда он был бравым лейтенантом. Он не хранил ей верность, и она это знала. Они сходили к психологу и решили попытаться сохранить брак. Но десять лет спустя он вернулся с очередного задания и обнаружил, что она ушла. Она сняла для себя и Гарри дом на противоположном конце Атланты, забрав только самые необходимые вещи. Оставила ему записку с их новым адресом и словами, что их брак исчерпал себя. Категоричную и холодную, как сама Пэм. Как ни странно, она не потребовала немедленного развода. С тех пор они жили врозь, вели себя цивилизованно и общались только тогда, когда дело касалось Гарри.