— С чего начнем? — поинтересовался Руссе.
Соньер долго думал над этим. Витражные окна заменили, и в скором времени будет готово новое крыльцо перед главным входом. Надо непременно починить северную стену, над которой уже работает Бабу, установить новую кафедру и сделать крышу. Но он знал, чем займется в первую очередь.
— Мы начнем с алтаря.
На лице каменщика отразилось удивление.
— Это центр притяжения людей, — пояснил Соньер.
— Как прикажете, святой отец.
Ему нравилось, что его прихожане выражают уважение к нему, хотя ему было всего тридцать восемь лет. За последние пять лет он полюбил Ренн. Здесь у него была возможность изучать Священное Писание и совершенствовать латынь, греческий и иврит. Он любил гулять по горам, ловить рыбу и охотиться. Но пришло время сделать что-то созидательное.
Соньер приблизился к алтарю.
Верх его был из белого мрамора, источенного водой, которая столетиями текла из прохудившейся крыши. Плиту поддерживали две колонны, украшенные вестготскими крестами и греческими буквами.
— Мы заменим плиту и колонны, — заявил он.
— Как? — спросил Руссе. — Это же невозможно сдвинуть с места.
Соньер указал на место, где стоял Бабу.
— Используй кувалду. Не бойся.
Бабу принес тяжелое орудие и прикидывал, как лучше подступиться. Потом с усилием замахнулся и ударил молотом по центру алтаря. Толстая плита треснула, но камень не поддался.
— Крепкий, — заметил Бабу.
— Еще раз, — подбодрил Соньер.
Еще один удар, и камень раскололся на две половины, рухнувшие на землю рядом с колоннами.
— Заканчивайте, — сказал Соньер.
Удары кувалды быстро раскрошили колонны.
Он наклонился над обломками.
— Давайте уберем это отсюда.
— Мы унесем осколки, святой отец, — сказал Бабу, откладывая кувалду, — а вы сложите их в одну кучу.
Двое каменщиков подняли половинку плиты и потащили ее к выходу.
— Отнесите на кладбище. Мы найдем ей применение, — крикнул он им вслед.
Когда они ушли, Соньер обратил внимание, что колонны раскрошились не полностью. Он смел пыль и крошку с одной из колонн. На второй еще лежал осколок алтарной плиты, и, стряхнув его на пол, он заметил, что в сердцевине колонны есть неглубокая выемка — размером с его ладонь, явно предназначенная для того, чтобы фиксировать болт, удерживавший плиту. Внутри углубления он заметил какой-то блеск.
Он наклонился ближе и осторожно смахнул пыль.
Да, там что-то есть.
Стеклянный фиал. Размером примерно с указательный палец, запечатанный алым воском.
Он присмотрелся и увидел, что внутри сосуда находится скрученный в трубочку лист бумаги. Интересно, как долго он здесь хранился? Должно быть, давно, потому что Соньер не слышал, чтобы с алтарем проводились какие-то работы.
Он извлек предмет из хранилища.
— С этого фиала все и началось, — закончила Стефани.
Малоун кивнул:
— Я читал книги Ларса. Но я думал, что Соньер нашел в этой колонне три пергамента, в которых было зашифрованное послание.
Она отрицательно покачала головой:
— Это часть вымысла, позднее сочиненного другими. Мы с Ларсом говорили об этом. Большинство заблуждений берут свое начало в пятидесятых годах, когда один хозяин постоялого двора в Ренне, стремясь оживить свой бизнес, придумал много баек. Одна ложь наслаивалась на другую. Ларс никогда не верил, что эти пергаменты действительно существовали. Текст, якобы содержавшийся в этих бумагах, печатался во многих книгах, но никто никогда не видел оригиналы.
— Почему же он тогда написал о них?
— Чтобы книги лучше продавались. Я знаю, что он беспокоился из-за этой лжи, но тем не менее включил ее в книгу. Он всегда говорил, что богатство Соньера базируется на находках тысяча восемьсот девяносто первого года, и на содержимом этого фиала тоже. Но так считал только он. — Она указала на еще одно каменное строение. — Это дом, где жил Соньер. Сейчас это музей. Здесь хранится та самая колонна с нишей.
Они миновали киоски, около которых толпились люди, и вышли на старую улицу, вымощенную круглыми камнями.
— Церковь Марии Магдалины, — сказала Стефани, указывая на здание в романском стиле. — Некогда это была часовня здешних графов. А теперь, всего за четыре евро, ты можешь увидеть великое творение Соньера.
— Ты не одобряешь это?