— Лучше пришли ее мамуле. Она так давно тебя не видела, что ей бы пригодилась парочка, — осторожно сказал Майкрофт.
— Не все сразу, — Шерлок развернулся и поспешил прочь. Даже в лучшие времена разговоры о мамуле заставляли его обращаться в бегство.
— Вообще-то, — раздалось негромкое у него за спиной, и хорошо поставленный голос Майкрофта прокатился эхом по пустому залу. «Вот почему именно здесь», — догадался Шерлок. — У меня есть кое-что для тебя. Дело.
Шерлок бросил через плечо:
— Я ведь уже сказал — не нуждаюсь в твоей помощи.
— Но я нуждаюсь, — Майкрофт звучал убедительно, но не для того, кто знал его с рождения. Шерлок уже видел выход за пыльной колонной. — Это очень деликатное дело, Шерлок, и я не найду такого специалиста, как ты.
— Не нуждаюсь.
— Судороги, рвота, пациент не может удержать равновесие. Ни секунды. При этом все анализы в норме.
Шерлок замедлил шаги.
— Болезнь Меньера.
— Томография и отоскопия ничего не выявили.
Шерлок остановился. Тихий стук — Майкрофт в нетерпении бил кончиком зонта, как лошадь копытом. Шерлок хотел взглянуть на результаты томографии, очень хотел.
— Это важная правительственная особа, причем в самое ближайшее время ей предстоит публичное выступление. Оно окажется под угрозой срыва, если особа не сможет даже стоять прямо. И, разумеется, никакие слухи о болезни не должны просочиться в прессу. Проблема должна быть решена в кратчайшие сроки.
— Ты так говоришь, будто я согласился, — заметил Шерлок. Он замер, не в силах повернуться, пока Майкрофт неспешно шел к нему. Бумажная папка легко и будто сама собой скользнула в его руку.
— Потому что ты согласился, — ласково сказал Майкрофт за его спиной. Шерлок сжал зубы.
Он не заслуживал этого дела.
Он решил, что займется им, если Джон его простит. Только тогда. Это будет справедливо.
— Мне нужно идти, — выдохнул Шерлок, срываясь с места. Он знал, что брат смотрит ему вслед, опираясь на свой зонт. Шерлок бежал, как мальчишка, и нога его больше не беспокоила.
Он очень спешил домой.
*
Дома было темно. Джон сидел за столом, сгорбив спину. Груши лежали на тарелке, нетронутые.
Шерлок взял нож и аккуратно разрезал одну из них. Нож двигался плавно и легко, будто скальпель в его снах. Зажав в пальцах сладкий ломтик, Шерлок протянул его Джону.
— Попробуй.
Тот плотнее сжал губы.
— Ты ведь хотел.
Джон упрямо смотрел на него, в темноте лицо его казалось совсем чужим — и в то же время очень знакомым.
— Как хочешь, — Шерлок отправил ломтик в рот. Джон все смотрел, и Шерлок сделал еще одну попытку. — Джон, ты замечательный.
— Я существо, отказывающееся себя называть, — холодно поправил он.
И это звучало неприятно. Шерлок судорожно вздохнул, стукнул костяшками по столу. Он никогда еще не чувствовал себя так глупо. Ему прежде не приходилось… извиняться.
— Мне не стоило… это не так.
— Я так глуп, что не могу решить кроссворд.
— Может, не самая светлая голова, зато превосходный проводник света.
Он улыбнулся, показывая: «видишь, я стараюсь». Похоже, что Джону этого было достаточно. Он кивнул, опустив глаза — отпустив Шерлока взглядом — и тот испытал большое облегчение. Теперь Джон гипнотизировал груши.
— Я не могу вспомнить их вкус, — сказал он. — Сидел и пытался, но не смог.
— Ну, решение проблемы напрашивается само собой, — Шерлок отрезал еще один ломтик.
— Расскажи мне. Какие они?
— Это все слишком субъективно.
— Может, я хочу субъективности, — Джон стиснул пальцы, обхватив колени. — Какие они для тебя?
Походило на какую-то игру, но в это Шерлок мог сыграть. Анализировать сигналы рецепторов – проще простого.
— Сладкие. Сочные, — Шерлок помедлил, закрыл глаза. — Прохладные.
— Ты сказал, что хочешь испортить меня.
— Зернистые. Что?
— Ты сказал, у нас разные цели. Я хочу тебя исправить, а ты меня — испортить.
— Ах, это. Терпкие. И что тебя смутило?
— Что ты имел в виду?
— Мягкие. Не беспокойся об этом, Джон. С долгим послевкусием. Просто вырвалось.
— Что ты имел в виду? — жестко повторил Джон, и Шерлок открыл глаза. Было так тихо, что пульсация крови отдавалась в ушах, словно далекие взрывы, монотонные и убийственные. Они были все ближе. Все громче. Как обратный отсчет.
Шерлок облизал губы.
— Я имел в виду, что лучше один раз попробовать, чем сотню — услышать.
И прежде, чем смог бы передумать… Он наклонился и поцеловал Джона. Прижался губами к его губам, мягким и сухим.
Приоткрытым, будто застывшим посреди слова.
Теплым и шероховатым.
С долгим послевкусием.
Джон ударил его в грудь, отталкивая. Его глаза были широко распахнуты и блестели; полные ужаса, полные небесной печали. Шерлок смотрел в них, и задыхался, и понимал, что ни о чем не пожалеет — ни сейчас, ни потом, никогда.
А Джон исчез, растворился, сгинул. Кухня опустела, Шерлок ощутил это отчетливо. Он поднял опрокинутый стул, зажег свет и поставил чайник. Поймал краем глаза свое отражение в оконном стекле — неприятный человек в уличном пальто, застывший посреди тесной комнаты.
Задернул шторы и налил две кружки чая, оставив обе остывать на кухонном столе.
*
Время тянулось медленно, так медленно. Шерлок много читал, много думал, смотрел на папку, лежащую на столе. Квадрат желтого картона, листы бумаги, крохотные цифры и буквы. Иногда эта доза информации была так желаема, что сопротивляться едва удавалось. Иногда Шерлоку становилось абсолютно все равно, и он равнодушно смотрел, как тени скользят по комнате, пока солнце исчезает за крышами домов. Почти не ел, не покидал диван и не снимал халата — от него дурно пахло, должно быть. Когда вдруг наступил четверг, принял душ и побрился, упаковал себя в костюм и отправился к психотерапевту.
— Как ваши успехи? — спросила она.
— Все замечательно, — ответил Шерлок и улыбнулся, очень искренне. В университете он выступал в театральном кружке, две недели, пока ему не надоело.
Майкрофт донимал звонками, так что пришлось разбить телефон о стену.
Шерлок много курил и много кашлял, временами смотрел на свою руку, ожидая, что тремор вот-вот вернется. Иногда он почти желал этого; снова сломаться, стать убожеством, дойти до края — тогда у Джона не будет выхода, кроме как прийти и спасти его.
Но Шерлок не хотел выглядеть жалким.
Он пил кофе, пытаясь удержаться в реальности, но всегда проигрывал проклятой физиологии — его тело, его транспорт был недостаточно совершенным, чтобы обойтись без сна. Тогда ему снился Джон – снова и снова. Джон лежал на нем сверху, обхватив его лицо и заставляя смотреть на себя. Джон кричал, когда изнутри начинали пробиваться крылья – они росли прямо из сердца и стремились к поверхности. Пробивали малую и большую круглую мышцы, подкостную, надкостную, дельтовидную и трапециевидную, поднимающую лопатку и подлопаточную, а затем крушили лопаточные кости, рвали кожу с сухим треском, будто Джон был обернут бумагой.
А он все кричал, кричал…
И над ними распахивались большие серые крылья. Они загораживали свет, загораживали небо, они были небом — серым лондонским небом, и в них горели созвездия. Расплавленные звезды текли и срывались с перьев, шлепались на кожу, прожигая ее… нет, это было молоко… нет, это был дождь, дождевые капли, и волосы Джона мокли, темнели, липли ко лбу смешной короткой челкой, и Шерлок протягивал руку, чтобы коснуться…
Но просыпался.
Он лежал на диване в гостиной, и сердце его колотилось от кошмара и красоты, от красоты этого кошмара, от кошмарности его красоты. Шерлок закрывал глаза, во рту было сухо, а в животе — горячо, и Шерлок сжимал свое горло, будто хотел придушить себя. Он вел пальцами вниз, осторожно, по груди и ниже, царапал себе живот, а потом, сдавшись, накрывал рукой пах.