В это время суток школьная территория выглядит особенно зловеще. Ночью еще ничего, но вот когда солнце только начинает исчезать, мне кажется, что здесь спрятано слишком много тайн. Стоит такая тишина – ни птиц, ни сверчков. Ничего.
Я бросаю велосипед на землю возле дома и подхожу к крыльцу.
– Ханна! – кричу я со всей злостью.
В ответ лишь эхо.
– Ханна, это уже не смешно!
Я стою в тишине, ожидая непонятно чего. Например, что Ханна высунет голову из окна и с недовольным видом скажет: «Помоги мне доделать плинтус, Тейлор».
Я осматриваюсь, чувствуя что-то… Или кого-то. Ханна всегда ухаживает за территорией вокруг дома, стрижет газон и все время повторяет: «Тут у меня будет сад». В нем она посадит сирень и лилии и будет отдыхать на веранде. Как Йейтс в том стихотворении, которая Ханна иногда мне зачитывает:
Но за возделанной территорией начинается густой кустарник, неухоженный, непроходимый. Там нет даже тропы. Три километра этого бурелома отделяют нас от кадетов. По слухам, они уже несколько лет протаптывают тайную тропу, чтобы добираться до нас без особого труда. Быстрее всего для них было бы пересечь реку, которая протекает прямо за участком Ханны. Но река наша. Здесь, возле дома, находится самое узкое ее место. От берега до берега всего метров двадцать. Последние пару лет стояла засуха, и река превратилась в ручеек. Несколько раз ошибки наших предводителей едва не привели к ее потере, но до сих пор нам удавалось каким-то образом удерживать позиции и сохранять эту естественную преграду между нами и врагом. Но сегодня мне кажется, что из густого, неухоженного лабиринта кустарников на меня кто-то смотрит. Я чувствую этот взгляд нутром, которое всегда улавливает чужую враждебность.
– Кто здесь?! – кричу я.
Я вспоминаю про кота. Ханна никогда не считала его своим питомцем, но она кормит его каждый раз, когда он появляется возле дома. Я ненавижу этого кота, а он ненавидит меня. Это дикое животное. Его хвост вечно выглядит так, будто кота застали врасплох. И, как и во всем, что касается Ханны, я вижу в нем соперника.
– Почему он такой? – спросила я ее однажды.
– Думаю, давным-давно он увидел что-то настолько ужасное, что до сих пор не отошел от испуга.
Кот медленно умирает уже несколько лет, и порой Ханна задумывается о том, чтобы оборвать его страдания, но у нее не хватает духу. Иногда, когда мне удается подобраться к нему поближе, я вижу боль в его глазах, но стоит ему оцарапать мне лицо – и я невольно забываю о сочувствии. Но сейчас на меня из зарослей смотрит явно не кот.
По телу пробегает дрожь. У того, кто наблюдает за мной, сейчас есть большое преимущество: он меня видит, а я его – нет. Я решаю развернуться и уйти, но в это мгновение где-то в зарослях раздается треск. Кто-то приближается ко мне медленным, размеренным шагом.
– Джесса Маккензи, это ты?
Будь это Джесса, она бы ответила, но ответа нет, только звук чьего-то присутствия, который приковывает меня к месту. Я хочу подойти к велосипеду, но не смею повернуться спиной к зарослям. В то же время, я слишком трушу, чтобы шагнуть навстречу неведомой опасности. Поэтому стою, наверное, целую вечность, уставившись в одну точку, оцепенев, как солдат, наступивший на мину. Я не двигаюсь. Пытаюсь убедить себя, что это лишь игра воображения. На самом деле там какое-нибудь животное. С сорок третьим размером ноги.
Холод начинает покусывать кожу. Сумерки сгущаются. Осторожно делаю шаг назад, потом еще и еще. Я могу подскочить к велосипеду, запрыгнуть в седло и умчаться, и тот, кто прячется в зарослях, ни за что меня не догонит, но меня сковывает какой-то сверхъестественный страх. Я считаю до десяти, но в итоге дохожу до одиннадцати, и снова считаю, и снова до одиннадцати. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать.
Десять!
Я срываюсь с места, огибаю дом и мчусь туда, где оставила велосипед. Внутри все переворачивается: велосипеда нет. Под деревом я вижу пустое место. Не остается ни малейшей надежды на то, что во всем виновато мое излишне живое воображение. Я выбегаю на тропу, как можно быстрее переставляя ноги. Сердце стучит, как отбойный молоток. Тропа напоминает полосу препятствий, состоящую из перепутанных стеблей и хлестких веток, но здесь я бы могла пробежать даже с закрытыми глазами. Я слышу лишь два звука: стук крови в висках и шаги у меня за спиной. Одна пара ног. Если бы их было двое или больше, я бы, наверное, не так боялась. Я бы позволила себя поймать и воспользовалась бы правилами о дипломатическом иммунитете, прописанными в Конвенции Джеллико. Но одна пара ног означает, что кто-то из врагов преследует меня самовольно… Или что-нибудь похуже.