– Привет… Слушай… Я знаю… Ну да, как будто я специально, мам… Ладно… Что?! Не ходи к ним… Она врет… Только прикидывается милой перед… Отлично, то есть ты веришь ей, а родному сыну нет?.. Нет. Он ведет себя как чудила… А вот я не говорил, ты сама сказала!.. Ну и ладно, значит, ты за него, а не за меня.
Он отдает телефон отцу и бормочет с надутым видом:
– Просит, чтобы ты не забыл купить хлеба.
К десяти вечера я даю себе торжественное обещание никогда не совершать преступлений, потому что тюрьма – это самое скучное место на свете. Скучнее, чем в школе Джеллико в воскресное утро. Так скучно, что, когда Сантанджело подходит к решетке между нашими камерами, я даже рада возможности поговорить.
– Жвачку будешь?
Я протягиваю руку и беру одну пластинку. Вблизи Сантанджело очень симпатичный, и мне становится любопытно, что у них там за история с Рафаэллой, но не осмеливаюсь спросить. Сантанджело как-то по-особенному на меня смотрит. Не как извращенец или кто-то, кого я интересую как девушка. Он смотрит на меня так же, как тогда на переговорах. Как будто хочет что-то рассказать или спросить, но не знает, как это сделать.
– Выкладывай, – говорю я.
– Что выкладывать?
– То, что ты так хочешь мне сказать.
Он уже готов начать отпираться, но потом вдруг передумывает.
– Тот человек… Отшельник? Отец иногда брал меня с собой его проведать.
Я подхожу ближе. В школе Джеллико никто даже не упоминал об Отшельнике. Эту проблему они решили просто: сделали вид, что ничего не было.
– Ты знал его?
Сантанджело кивает.
– Он был немного сумасшедший. Ну, знаешь, обсессивно-компульсивное расстройство, вроде того. Он забирался на дерево и прыгал в реку в одном и том же месте, а потом позволял течению нести его. Я думал, он погибнет именно так, а не…
Какое-то время мы молчим.
– Что ты помнишь о том дне? – спрашивает Сантанджело.
Только то, как я очнулась в кровати Ханны и услышала не то плач, не то звериный вой. Я помню, как открыла глаза и увидела ее размытую фигуру. Она обнимала какого-то мужчину. Он прижимал ее к себе, и оба были вне себя от горя. Я подумала, что это, возможно, какой-нибудь друг Отшельника. Помню, что больше никогда не видела одежду, в которой была в тот день, о чем очень жалела. Мне так нравилась моя футболка с котом Феликсом и серые джинсы, но, когда я спрашивала про них у Ханны, она просто качала головой.
– Что сказал твой отец? – спрашиваю я вместо ответа.
Сантанджело не смотрит на меня.
– Не знаю. Просто сказал, что было очень неприятно, – бормочет он.
– Как это – неприятно? В каком смысле?
Он поднимает взгляд.
– Ну… неприятная работа.
Я вижу, что Джона Григгс встает с койки и подходит к нам.
– Ты зачем ей это говоришь?! – рявкает он на Сантанджело.
Тот не обращает внимания.
– Мой отец плакал… До этого я никогда не видел, чтобы он плакал… Он сказал, что у Отшельника был ребенок…
Меня охватывает тошнота. До сих пор Отшельник существовал для меня в отрыве от жизни. Просто сумасшедший, который жил в зарослях кустарника. Но знать, что он оставил кого-то после себя… Мне в голову вдруг приходит ужасная мысль.
– Он был моим папой? – шепчу я. – Это сказал твой отец?
– С чего ты взяла? – удивленно спрашивает Сантанджело.
Григгс хватает его за руку.
– Она нервничает из-за тебя.
– А тебе какое дело? Ты ее вообще не знаешь.
Я чувствую, как сжимается горло, и знаю, что сейчас произойдет. Пытаюсь отыскать свой рюкзак, чтобы достать ингалятор, но понимаю, что он сейчас у копов.
Джона Григгс вглядывается в меня несколько секунд, а потом хмурится.
– Присядь, а то упадешь в обморок.
От жвачки во рту появляется приторный вкус, и в следующую минуту я начинаю давиться слизью.
– Посмотри, что ты натворил, ублюдок!
Я вижу, что оба они прилипли к разделяющей нас решетке. Рвота не прекращается, меня выворачивает наизнанку, и я не могу вдохнуть. Горло сдавлено, и я чувствую запах крови Отшельника, этот тошнотворный сладкий запах; я вдруг вижу, как она покрывает мою одежду, вижу Отшельника в тот жаркий солнечный день, слышу его шепот. Я стараюсь не открывать глаза, но не получается, и повсюду я вижу ошметки, а капли крови летят мне в лицо, и я не могу вдохнуть. Я слышу, как Джона Григгс что-то кричит, а Сантанджело зовет: «Папа, сюда, скорее!» Я издаю булькающие звуки, потому что не могу дышать, и, хотя я отвернулась от решетки, когда меня начало рвать, я чувствую, как меня обхватывают чьи-то руки, тянут на себя, потом обхватывают поперек груди, и чьи-то губы шепчут… шепчут… Джона Григгс шепчет: