Мы бежим изо всех сил. За нами грохочут тяжелые шаги кадетов. Раффи точно знает, куда нас вести. Мое сердце колотится от страха. Я боюсь, что нас поймают раньше, чем мы доберемся до своих границ. Наше единственное преимущество в том, что мы знаем эти заросли как свои пять пальцев. Большую часть года, пока кадетов нет, это наша площадка для игр. Для них это полоса препятствий, но мы-то знаем, где поднырнуть под ветку, а где перепрыгнуть. Мы знаем, за какие ветки можно хвататься, а какие непременно подведут, надломившись под нашим весом. Мы знаем, где растут деревья с горизонтальными ветками, и проскальзываем под ними, как конкурсанты в «Танцах со звездами». Мы знаем, каких растений избегать, потому что можно зацепиться за колючки. Но на их стороне скорость и выучка, и иногда я чувствую, что первый из кадетов уже дышит мне в спину.
И вот вдалеке я вижу пространство, которое мы называем «ничьим». Это самое странное место на всей территории. Ровно гектар земли, на котором ни одного дерева, только трава по колено по обе стороны тропы, которая больше напоминает траншею. Наши владения начинаются точно в середине. Мои легкие умоляют дать им воздуха, но я знаю, что останавливаться нельзя, пока не доберусь до границы. И, что особенно важно, пока до нашей границы не доберутся кадеты. Прятаться в траншеях – хитрая штука, но по хитростям мы мастера. Мы пересекаем невидимую границу, и через несколько секунд я понимаю, что все восемь кадетов тоже это сделали. Я слышу рев, поднимающийся из травы по обе стороны тропы, и голос Ричарда гремит: «Пленных не брать!» Это довольно нелепо, потому что мы явно не собираемся никого убивать, но Ричард фанат Лоуренса Аравийского. Внезапно наши старшеклассники налетают на врагов со всех сторон.
Уже потом я понимаю, что Джона Григгс играет в регби, и уж для него-то явно не проблема отбиться и уклониться от кучки слабаков, для которых все участие в контактных видах спорта сводится к ссорам после партии в шахматы. Поэтому неудивительно, что, когда я на секунду оборачиваюсь, он пробивается через ряды наших ребят. Все происходит как в замедленной съемке, потому что наши взгляды встречаются и я кричу Раффи и Бену, чтобы не останавливались. Что-то в глазах Григгса подсказывает, что наша армия не сможет его задержать. Когда мы вбегаем в лес, Раффи делает крюк, и я понимаю, что она направляется к Молитвенному дереву, потому что для горожан еще слишком рано.
Молитвенное дерево напоминает Иерусалим. Когда-то оно было нашим, тропа, ведущая к нему, принадлежит кадетам, а само дерево теперь досталось горожанам. Завидев его издалека, я испытываю настоящую эйфорию, но, добравшись до массивного ствола, мы замечаем, что веревочная лестница исчезла. Мы запрокидываем головы, чувствуя, как колет в боку. Я оглядываюсь, ожидая появления Григгса. Сверху высовывается голова Сантанджело.
– И что же будет, если вас поймают? – кричит он нам.
Мы стоим на территории кадетов. Сантанджело прекрасно знает, что будет. Он наша единственная надежда.
– Давай заключим сделку, – сдаюсь я наконец.
– Клуб?
– Я смотрю на Раффи, и она кивает.
– Клуб, – соглашаюсь я, хватая воздух ртом.
Лестница опускается, и мы начинаем забираться. Я нахожусь примерно на полпути, когда вижу, что Григгс выходит на поляну, и пытаюсь ускориться, но не попадаю ногами на ступеньки. Сантанджело, Бен и Раффи вытягивают меня наверх, когда я еще чуть ли не в четырех ступеньках от площадки, потом хватают лестницу и поднимают ее как раз в тот момент, когда Григгс добирается до дерева. Он один, но кто знает, сколько кадетов еще вырвались и вот-вот присоединятся к нему.
– Они сюда не заберутся. Это точно, – говорит Сантанджело у меня за спиной.
Я задыхаюсь и чувствую, как Раффи достает у меня из кармана ингалятор и вкладывает мне в руки.
Когда мы все отдышались, я выглядываю вниз.
– Ну, он же не срубит дерево, – говорит Раффи.
– Пока он не уйдет, мы здесь застряли, – напоминает Бен.
– Они очень пунктуальные. Смоются отсюда по первому звуку горна, – успокаивает Сантанджело. – Ближайший в десять.
То есть через два с половиной часа.
Григгс стоит у корней дерева и рассматривает ствол. Я догадываюсь, что он читает надписи. Интересно, находит ли он имена тех самых пятерых ребята? Понимает ли цитату о том, как их ничто не могло остановить? Какая надпись нравится ему больше всех? Видит ли он кровь, оставленную кем-то, кто поранился, выцарапывая на коре свою душу? Или, может, он представляет, что вырезал бы, будь у него с собой нож.
Потом он уходит, и, не видя его, я паникую еще больше, чем когда он стоял под деревом. Зная Григгса, он явно прячется в засаде.