– Ты пускала слюни, – говорит Григгс. Он выглядит усталым, но довольным.
– Спасибо, что сообщил.
– Энсон Чои всю дорогу в автобусе пускал слюни мне на плечо, – добавляет он, глядя на меня. Я понимаю, что он хочет сказать что-то еще.
– Что? – спрашиваю я.
– Полчаса назад мы проехали Ясс.
Я улыбаюсь. Прошло три года, и мы продвинулись вперед, оставив позади город, где нас обнаружил Бригадир.
– Если бы ты не вел машину, я бы зацеловала тебя до потери пульса, – говорю я ему.
Он резко сворачивает на обочину и тормозит.
– Сейчас я ее не веду.
Все, что я помню о Сиднее из моей прошлой жизни, – то, что последнее наше место жительства находилось рядом с Кингс-Кросс. В какой-то момент мы оказываемся на восьмиполосной дороге в центре утренней пробки. Я вижу рекламу кока-колы и, к моему изумлению, воспоминания начинают возвращаться.
– Мы жили где-то здесь, чуть левее. А когда-то у нас была квартира прямо за этой вывеской.
Меня впечатляет умение Григгса водить машину в городе. У меня город вызывает чувство клаустрофобии. Я будто в клетке. Водители с нетерпением жмут на клаксоны, и кругом полно указателей и стрелочек. Мы кружим по городу целую вечность, пытаясь найти место, где припарковаться. Кругом стоят счетчики. Григгс решает, что лучше оставить машину на тихой улице в пригороде.
– Где, например? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
– Я не хочу, чтобы меня видели вблизи от дома. Все всех знают.
– А где твой дом?
– Ватерлоо. Минут пять отсюда.
– Ватерлоо… Тяжело там жить?
– Нет, но не всем живется хорошо. Однажды я тебя туда отвезу.
– Поверни налево, – предлагаю я. – Наверняка найдется несколько улиц без счетчиков.
Машина уже совсем плоха, и мне жаль Сантанджело, ведь он, наверное, знал, что семичасовая поездка уничтожит машину, но все равно позволил нам ее взять. Мысль о нем заставляет меня вспомнить о Раффи и подумать, как сейчас все в школе собираются на занятия. Интересно, о чем они думают? Я оставила записку, в которой сообщила, что вернусь через пару дней. Я уже скучаю по ним: по Раффи, Джессе и Бену, даже по мистеру Палмеру и бедняжке Хлое П., по остальным одиннадцатиклассницам нашего факультета и по десятому классу, который обожаю за неуемную энергию. Я даже скучаю по Ричарду.
После того как мы наконец припарковали машину, Григгс включает практичность – настоящий сержант-майор. Я вижу, что он на взводе. Это мир, который он не в состоянии контролировать, в отличие от территориальной войны и подчиняющихся ему кадетов.
– Начнем с людей, которых ты помнишь, с знакомых мест. Дома, где ты жила, магазины на углу. Рестораны.
Но я понятия не имею, с чего начать, ведь я ничего не узнаю. Даже когда мы находим смутно знакомую мне детскую площадку, я вижу, что и ее саму, и окружающие террасы успели обновить. Все выглядит дорого и модно, и это начинает сбивать меня с толку. Поразительно, как здесь все переделали. Появились рестораны, кафе и огромный международный отель.
– А куда же делись другие люди? – спрашиваю я у Григгса. – Те, у которых были только пакеты и тележки со всем их имуществом. Получается, им сказали: «Уходите, здесь нельзя быть бездомными»?
– Давай перекусим. Ты с прошлого вечера ничего не ела.
Я не отвечаю, понимая, что совершила большую ошибку. Григгс берет меня за руку, но я вырываюсь. Я чувствую, как нарастает тревога, и от этого становлюсь дерганой и сердитой.
– Ты никогда не ела в здешних ресторанах? – спрашивает он.
– Джона, кто вообще ест в ресторанах? – не выдерживаю я. – Я вообще ни разу в жизни там не бывала. Перестань задавать дурацкие вопросы.
– Я спрашиваю только потому, что кто-то может узнать тебя и что-нибудь нам подсказать, – терпеливо объясняет он.
Внезапно все в нем начинает меня раздражать. Его практичность, его терпение, его джинсы и темно-синяя футболка. Я хочу, чтобы он переоделся в форму. Я знаю, как вести себя с тем Джоной Григгсом. Без формы он уже не играет роль, а настоящий Джона Григгс намного страшнее, чем предводитель кадетов. Его эмоции становятся в тысячу раз реальнее.
Я смотрю на него. Его выражение лица как бы говорит: «Что такое?»
– Куда бы мы ни пошли и кого бы ни встретили, обещай, что не станешь осуждать мою мать.
Он молчит.
– Обещай.
– Я не могу, – говорит он раздраженно, даже пренебрежительно. – Даже не проси.
– Это бессердечно.
– Ладно. Как хочешь это назови, но ты рассказала мне слишком много такого, чего я никогда не смогу ей простить.
– Я уже жалею, что сказала, – срываюсь я.