Мои ноги считают, что это не очень хорошая идея.
— Я бы остался здесь, если ты не возражаешь.
— Тебе надо встать, Мэтью.
Ну, уж нет. Мои ноги все еще говорят «Отвали».
— Не думаю, что смогу.
А потом я вижу ее. Она садится на колени рядом с Ронни — рядом со мной. Она прикасается своей теплой ладонью к моей руке в том месте, где заканчивается футболка. И она шепчет:
— Поднимайся, сукин ты сын… потому что Микки любит тебя.
Я тут же начинаю закашливаться. Не из-за будоражащей цитаты из фильма — а из-за того, что эти слова могли бы значить.
Для нас.
— Ты смотрела Рокки пять?
Долорес кивает.
— Я смотрела их все. Смерть Микки — самое печальное, что я видела в своей жизни.
Потом ее лицо поникло, и она заплакала.
Она не пытается скрыть это. Она не закрывает лицо руками и не сдерживает рыдание. Потому что она не претворяется быть кем-то, кем не является. Примите ее или оставьте ее, вы получаете то, что видите.
Вот что я люблю в ней. Одна из многих вещей, что я в ней люблю.
У меня тяжелая рука, но я все равно ее поднимаю. Рука все еще в перчатке, но вытираю с ее щек дорожки от слез.
— Не плач, Ди.
— Прости. Прости. Я вела себя с тобой ужасно.
— Нет… я был идиотом. Я обещал быть терпеливым, а потом я… не был.
— Нет, ты был прав. Ты был прав во всем.
Я вспоминаю о наших зрителях, когда Ронни начинает всех уговаривать:
— Ну, ладно, парни, давайте оставим этих двоих голубков ненадолго. Пусть поплачутся друг дружке.
Когда все идут на выход, Ронни кивает мне и Ди:
— Вот именно поэтому, я и не хочу женщин в своем зале.
Как только мы остаемся одни, я заставляю себя сесть. Это не тот разговор, который мне хочется вести, лежа на спине. Ну… если только я не голый лежу на спине.
Ди помогает мне снять перчатки, и я облокачиваюсь спиной на угол ринга.
Она спрашивает:
— Ты в порядке?
— Да. Правда ощущение, что по моему лицу проехалась фура, но в остальном я нормально.
Мстительным взглядом она смотрит в сторону раздевалки, куда вышел Шонеси.
— Прежде чем уйти, я проткну этому кретину шины. Тогда тебе станет легче?
Я усмехаюсь.
— Никогда не меняйся, Ди.
Она немного приходит в себя и смотрит вниз на свои руки. Потом признается:
— Одна только мысль о том, что у меня к тебе чувства — настоящие чувства, которые навсегда — пугает меня до ужаса.
Ее заявление меня не трогает. Она не говорит ничего такого, чего я уже не знаю. Но сам факт, что она здесь… он значит все.
— Я знаю.
— Я не хотела привыкать к тому, чтобы быть с тобой рядом, потому что я знала, что как только это случится, когда ты уйдешь… я буду в ужасном состоянии. Но уже слишком поздно. Я уже чувствую себя паршиво. В последние дни… мне никогда не было так плохо. Так одиноко. Пусто.
— У меня было также.
Она улыбается, хотя в ее глазах до сих пор стоят слезы. И в ее голосе.
— Но когда я с тобой… когда ты рядом со мной… все просто отлично. Ты делаешь меня счастливее, чем я могла вообще подумать, Мэтью.
— Что ж, все поправимо. Мне просто надо быть с тобой… все время. Это не будет так уж трудно. Потому что… я вроде как… люблю тебя.
— Ты замечательный человек, Мэтью. Забавный и добрый, внимательный и сексуальный, как бог. Ты… ты лучшее, что со мной случалось.
У нее мягкий и нежный взгляд, когда она смотрит на меня. Она с нежностью касается моего лица.
— Я люблю тебя, Мэтью.
Не смотря на то, что у меня ощущение, будто моя челюсть сейчас развалится, я улыбаюсь. Просто невозможно этого не сделать.
Моя рука скользит к затылку Долорес и я наклоняю ее ближе ко мне. Касаюсь ее рта своими губами — сначала слегка — потом сильнее, с большей значимостью. Притягиваю ее к себе, обнимаю. Наши языки касаются друг друга, чувствуют вкус друг друга, медленно, неторопливо, с обещанием чего-то большего.
Ди вздыхает, прикасается к моему лбу своим лбом.
— Не так я себе представляла мое признание тебе в любви.
— Я тоже. Но… это нам точно запомнится, правда? Для нас это нормально.
— Это уж точно.
Потом Ди вскакивает на ноги и протягивает мне свою руку.
— Почему мы все еще здесь?
С ее помощью у меня получается встать. Но когда я оказываюсь на ногах, я вспоминаю, почему вообще все это произошло, с самого начала.
— Ди, насчет Дрю и Кейт…
Она касается моих губ своими пальцами, заставляя меня замолчать.
— Нет. Мы не будем говорить о них. Никогда. Ты не твой идиотский лучший друг. Не хочу, чтобы он вставал между нами.
Она права. Дело не в Дрю, Кейт или Розалин, или еще каких-то кретинах из ее прошлого. Они не должны на нас влиять — они не должны нас касаться.
Дело в Ди и мне.
Когда мы выходим с ринга, я спрашиваю:
— Ди, ты приехала сюда на такси?
— Да, а что?
Я улыбаюсь.
— Я приехал на Дукати.
Ди это нравится.
— Я скучала по этой мощности между своих ног.
Одной рукой обнимаю ее за плечи.
— О, ты ее почувствуешь — после того, как я привезу тебя домой.
Долорес обнимает меня за пояс и качает головой.
— Как некрасиво!
Потом ее голос становится более жестким.
— Но нам обоим придется подождать с этим, потому что перед тем, как поехать домой, мы поймаем такси и поедем в больницу, чтобы тебя могли осмотреть.
— Что? Нет, я в порядке, правда.
Я ною, как шестилетний мальчишка, который не хочет идти к стоматологу.
Ди качает головой.
— Не хочу ничего слышать — ты поедешь. С потерей сознания шутки плохи. Я только что заполучила тебя назад, и я больше не собираюсь тебя терять.
Я открываю свой рот, чтобы поспорить — потому что я на самом деле в порядке — и я буду чувствовать себя просто фантастично, когда снова окажусь в постели с Ди. Или, на своем кухонном столе, или обеденном столе, у стены в гостиной — ну вы понимаете о чем я.
Но прежде чем я успеваю не согласиться, она добавляет:
— Тем более, если учесть то, что я запланировала для тебя? Нам точно понадобится медосмотр.
Что ж, когда она говорит это так…
Наша поездка в больницу была относительно короткой — чуть больше трех часов. После кучи вопросов и анализов, доктор поставил мне диагноз легкого сотрясения.
Чертов Шонеси.
Мало тебе не покажется — клянусь, я ты свое получишь сразу, как только я окажусь в спортзале.
Доктор сказал мне следить за тошнотой, расплывчивостью в глазах, и все такое. Одновременно с Ди мы спросили, можно ли заниматься сексом.
Он сказал, что можно.
Вот почему, как только закрывается дверь в мою квартиру, Ди и я начинаем целоваться, срывать друг с друга одежду, готовые растерзать друг друга — с шестидневным страстным желанием, сводящим нас с ума. От моей одежды избавиться легче, чем от одежды Ди, поэтому к тому моменту, как мы переступаем порог моей спальни, я абсолютно голый.
Горячий и большой, мне необходимо оказаться внутри нее намного сильнее, чем вдохнуть еще один глоток воздуха.
Рубашка Ди? Нет.
Ее лифчик? На бильярдном столе в моей столовой.
Я прикасаюсь к ней, прижимаю ее к себе — утопая в ощущениях от наших обнаженных тел, прижимающихся друг к другу, и бархатистости ее идеальной кожи.
Мои пальцы пытаются справиться с пуговицей на ее джинсах. Но Ди останавливает меня. Ее руки накрывают мои, и она делает один шаг назад. У нее резко поднимается и опускается грудь, когда она пытается перевести дух.
— Мэтью… мне надо тебе что-то сказать. Я… кое-что сделала. Прошлым вечером.
Охренеть.
Прошлый вечер была суббота. Моя первая мысль — прошлым вечером Ди переспала с другим, и я чуть ли не согнулся пополам от резкой боли при мысли об этом. И от ярости.