— Тогда запишите адрес.
— Спасибо, я знаю.
— Вот как, — в голосе Вершининой появился металл, — тогда до встречи.
Она положила трубку и, сделав еще одну затяжку, смяла сигарету в пепельнице. Мамедов с интересом поглядывал на начальницу, но не произносил ни слова, ожидая, когда она сама что-нибудь скажет. Не дождавшись, он все-таки спросил:
— Очередной клиент?
— Может быть… — туманно ответила Валентина Андреевна.
— Черт бы побрал этот холод! — Болдырев встал из-за стола, на котором размещался пульт и, подойдя к радиатору, склонился над ним, простерев руки над своим горячим «другом».
— Да уж, тебе не позавидуешь! — поддел Толкушкин излишне теплолюбивого, по дружному мнению коллег, Болдырева.
— Помалкивай, писатель хренов! — огрызнулся тот.
— Вадим, — обратился Толкушкин к Маркелову, — тебе не кажется, что наш друг Сергей сегодня слишком агрессивен?
— Оно понятно и даже, я бы сказал, извинительно. — Поправив очки на переносице, Маркелов улыбнулся. — Вспомни, как все мы тут нервничали, когда на улице было плюс восемнадцать, а в дежурке стояла «болдыревская осень».
— Ну, вы, интеллигенты гребаные, все вам хиханьки да хаханьки! Жара, жара, — пищали. Ан вот и холод. Я как чувствовал, домой радиатор не унес. Небось когда с улицы прибегаете — сразу к нему — греться. Хотя по нынешней Антарктиде не мешало бы иметь здесь парочку таких.
— И еще тройку каминов, — ехидно заметил Толкушкин.
— А что? — ухмыльнулся Болдырев.
— Действительно, — подхватил Маркелов, — мы бы тогда чай не за этим кургузым столом пили, а усевшись перед камином.
— Еще бы кресел нам помягче! — на манер Обломова со слащавой мечтательностью произнес Болдырев.
— И каждому на колени — по гурии! — Плотоядно облизнулся Толкушкин.
— А это еще кто? — Болдырев приоткрыл рот.
— Темнота! — Толкушкин дефилировал вокруг стола, ловя свое искривленное отражение на крутых боках начищенного до блеска самовара. — Ну, это что-то вроде дриад и наяд. — Он лукаво улыбнулся.
— Чего-о-о? — Болдырев был близок к нервному срыву.
— Или сильфид… — как ни в чем не бывало продолжал издеваться над бесконечно далеким от литературы Болдыревым Толкушкин.
— Да бабы это, только красивые… — пошутил Маркелов.
— Бабы — это по части Алиске…
— Легок на помине, — прошептал на ухо Маркелову приблизившийся к нему в этот момент Толкушкин.
Мамедов стоял на пороге, сверля пронзительным взглядом оторопевшего Болдырева.
— Я что-то, Сергей, не пойму, ты дежуришь или дурака валяешь? — Строго спросил Алискер. — А ты, Вадим, почему все еще здесь? Разве ты не должен сейчас заниматься проводкой в «Техасе»? И где Ганке?
— В «Техасе» нам сказали, что все переносится на завтра. А Валентиныч пошел домой обедать.
— В таком случае, почему вы мне не доложили, как только приехали?
— Ты же в кабинете у Валандры был.
— Я уже два часа, как освободился! — Алискер повысил голос — Самодеятельностью занимаетесь? А ты что, Валера, улыбаешься? — Обратился он к Толкушкину, который переглядывался с Вадиком. — В общем, друзья, давайте так: кто работать не хочет, пусть прямо об этом скажет.
— Да что ты Алискер… — Хотел было что-то возразить Толкушкин.
— Я тебе слово давал?! — вспылил Мамедов. — Здесь тебе не творческая тусовка! Я созвонился с «Интимом»…
По дежурке пронесся легкий смешок.
— Что смешного, блин! — Мамедов оглядел присутствующих, — маленькие, что ли! Валера и Вадик, вы пойдете. Сделаете замеры. К концу дня доложите. Смету я сам составлю.
— К концу доложим, — сострил Маркелов.
— Очень остроумно! — Мамедов нахмурился, — все понятно?
— Понятно, — Вадик кивнул, — они расплачиваться будут презервативами?
— Резиновыми куклами, остряк, — оборвал его Мамедов, — а я вам их буду выдавать, если хорошо работать будете.
— Ладно, Валера, пошли, — Маркелов поднялся и направился к выходу, — а то мы сейчас договоримся.
Глава вторая
Ровно в восемь в прихожей раздался звонок. К этому времени Вершинина успела приготовить ужин, покормить сына и поесть сама. Естественно, привела себя в порядок, по-новому уложила волосы, освежила макияж, сменила халат на брючный костюм в тонкую полоску и надела туфли на высоком каблуке.
Посмотрев в глазок, она увидела темноволосого мужчину средних лет, на вытянутом лице которого застыло напряженно-тревожное выражение. Тем не менее его маленькие черные глазки и высоко расположенные над ними густые, на клоунский манер поигрывающие брови придавали его продолговатой физиономии забавную живость и шарм непосредственности.