— Он что, всю ночь будет курить на лестнице? Позови его сюда. Пусть на кухне чай пьет.
— Как ты себе это представляешь? Все мы вместе тут, в твоей квартире? Мы в комнате е…ся, а Максим на кухне. Чай, блин, пьет. Вася! Никогда не сажай за хозяйский стол обслугу, я тебя уже учил.
— Максим тебе не обслуга! И ты знаешь это лучше меня. Он на лестнице будет околачиваться — на смех всему подъезду. Всем алкашам, которые по ночам сползаются домой. Да? И потом — что такого? Не хоромы тут, конечно, но комнатка для Максима найдется. Пусть поспит, даже лучше, чем чай пить. Ты его и так замордовал, он же тоже человек.
— Вася, ты бредишь. Как это все будет выглядеть? Я, ты, Максим… Херня.
— Тогда вытряхивайся. Я не шучу. Продукты, кстати, можешь и оставить. В твоем доме такого все равно не едят, да нынче и некому. Я не шучу, ты понял? Собирай манатки. Быстро. — Вася входила в раж. — И Максим заодно выспится на своей кроватке, она же у тебя для него есть? На лестнице он будет стоять. С ума сойти! Что ты развалился? Поднимайся. И вали!
Юрий Николаевич ловко поймал Васю за ногу, когда она в ажитации пробегала мимо дивана. Он вообще был ловким.
— А знаешь, что-то в этом есть. Максим! Максим! Пожар, горит! Не начать ли мне тебя ревновать к Максиму? Это будет заводно. — Он ухмыльнулся, дергая ее ногу и наблюдая, как Вася неловко подпрыгивает на другой. — Но знай, у Максима жена на мою совсем не похожа. Она тебе быстро глазенки-то повыцарапывает. — Он оскалился. — И понимай, что это — его работа! — Скворцов наконец выпустил ее и вскочил: — Работа — стеречь меня в каждой дыре, куда я попадаю. Понимай это! — он тоже уже орал.
— А ты понимай, что он шатается под моей дверью по твоей нужде!
Юрий Николаевич резко шагнул в коридор и широко открыл входную дверь:
— Максим! — гаркнул он. Темная фигура замаячила на лестнице. — Заходи!
Максим неловко протискивался по узкому Васиному коридору.
— Ты разговариваешь прямо как боевой генерал. Привет, Максим, раздевайся. На кухне можешь сделать чай. А хочешь, поспи. Постелить тебе? — Вася неловко улыбалась. Прикурила. Руки ее тряслись.
Бедный Максим выпучил глаза и не понимал, чего ему еще ждать.
— Максим, не волнуйся, — Юрий Николаевич уже смеялся. — Проходи, наше семейное положение еще более усложнилось. Теперь мы живем еще и вместе с тобой. Вася так захотела.
— Надеюсь, хотя бы в разных комнатах, — ворчал Максим по пути на кухню. Он осваивался.
Глава 3
Маруся сработала быстро и выше всяких похвал. Она вдула все сногсшибательные новости в нужные уши. И пошел такой шорох орехов! Все семьи, чьи успехи и благосостояние начинались еще в советские времена, закреплялись в постсоветские, зиждились на родительских авторитетах и деньгах, просто захлопали в ладоши. От Скворцова никто не ожидал столь очевидной глупости. И такого наплевательства на корпоративные вкусы и интересы. Мнение старших по-прежнему имело значение в этом кругу — большее или меньшее, даже в делах, а в частной жизни — первостепенное. Любовные проколы любили и в былые годы — как не порадоваться чужой неудаче или бестолковости. А сейчас тем более такие истории развлекали. И не то чтобы мораль требовала своего места в их душах. Они и сами многого добивались через постель, и даже чаще, чем за рабочим столом. Но никто как будто бы об этом не знал, хотя все были якобы в курсе. Они были виртуозами, их было не поймать за руку. В таком деле ценилось отдельное мастерство. А тут — не последние люди страны. И такой конфуз! Смех, да и только. Во всех загородных поместьях раскалились телефоны. Скандал вышел не публичный, а кулуарный, а кулуары Маруся ценила выше всего.
Причем события развернулись так быстро, что даже проницательный Юрий Николаевич не заподозрил ничего дурного, когда ему позвонил отец и приказал срочно явиться на родительскую дачу. И хотя тон его был странен, Скворцов решил, что тот просто неважно себя чувствует. К тому же он вспомнил, что и так давненько не навещал стариков.
Старшие Скворцовы жили за городом в ныне ставшем совсем модным поселке. Жили на своей старой даче, выстроенной еще в конце пятидесятых. Участок был немаленький, в те годы землю не экономили. Позади дома наблюдался лес, а перед ним — сад. Вишня и слива красиво цвели по весне. Летом в лесу водились грибы, которые, им повезло, не переводились и нынче на их гектарном пятачке. Старички часто прогуливались там, собирали урожай. Как-то Юрию Николаевичу, который застал родителей за этим занятием, показалось, что они совершенно впали в детство и что это два одуванчика, которые только на то и способны, чтобы получать удовольствие… И слава богу. Еще создавалось впечатление, что все здесь, на этой родительской даче, было вечным. Рождались мысли о бессмертии.
Дача была генеральской еще до того, как они туда въехали. Отец получил ее в наследство от своего начальника, тоже генерала, убежденного коммуниста и холостяка. Поэтому наследников на горизонте не наблюдалось. Так вот повезло. И сразу же после новоселья Николай Николаевич и Светлана Петровна нашли в этой загородной жизни необыкновенную прелесть. Более того, сейчас они как будто законсервировались в ней и жили точно так же, как много лет назад.
Первый хозяин, хотя и был одиноким, дом размахнул по своим средствам — были гостиная, гостевые и детские. Дом получился в русском стиле (в те годы не знали других фасонов), поэтому был рубленым и пах деревом. Здание было очень большим, грамотно организованным — сначала архитектором (зря думают, что все строительство было типовым), а впоследствии и усилиями Светланы Петровны. Здесь заключалась вся ее жизнь, вернее, вся лучшая половина ее жизни.
Так вот, у дома было дивное резное крыльцо, веранда, сплетенная из коры и прутьев. Розовый мраморный пол в кухне, который потом сделали теплым. Гостиная с персидским ковром и камином с коваными старинными причиндалами типа совка и кочерги. И когда камин протапливали, легкий деревенский дымок расплывался по гостиной, порой залетая и в спальни. Он напоминал жильцам о далеком прошлом, тех самых приятных годах, когда они еще были маленькими и жили в постоянной гари, дыму и копоти, источаемых плохо сложенными в бараках печами. И именно этот запах детства навеки заволок сознание, а с годами становился, может, даже самым приятным воспоминанием.
Наверное, поэтому Светлана Петровна категорически запрещала курить в доме, даже себе — случалось, и она баловалась папироской. Все здесь делалось, чтоб не заглушить ароматы памяти. Фантазии хозяйки со временем нагромождались, она заполонила весь дом душными травами и сухими цветами, которые, как шутя подозревал Юрий Николаевич, возвращали ей вкус луга или сена, где она впервые валялась с каким-нибудь мальчишкой.
Несколько лет назад Скворцов-младший придумал застеклить веранду и устроить там зимний сад. Сделал он это, правда, скорее от собственной нужды — уж очень противно стало курить на морозе. Вот так красиво ему удалось единожды обмануть родную мать. А больше он и не пытался.
Юрий Николаевич взошел на крыльцо, потрепал по ушам Котю, русскую борзую, которая целыми днями гоняла по участку, абсолютно счастливая в своей бессмысленности. Поцеловал родителей. Мама пошла на кухню налить воду в вазу, чтобы поставить цветы, а он уже понял — они были чем-то очень недовольны. Напряженность буквально висела в воздухе, переплетясь с неловкостью. Все сели. Налили чай. Обсудили здоровье, перепады давления и никчемную экономическую политику нового кабинета министров. Гроза все не разражалась, хотя Юрию Николаевичу было очевидно, что она грянет вот-вот. Только никак он не мог понять, откуда и какой ветер надул ее в эту тихую заводь. Разные мыслишки крутились в его голове, но ни одна не могла стать главной претенденткой на правду.
Разборки в семье, независимо от их порядка, обычно начинал папа. Он, генерал, серьезно и конструктивно докладывал диспозицию. Если не следовало объяснений, а того хуже раскаяний, истеричную ноту включала мама.
— Итак, что мы имеем? — отец наконец приступил к делу.
— В каком смысле? — Юрий Николаевич по-прежнему ничего не понимал.
— А я скажу, мы имеем скандал и любовницу. Скандал страшный, Юра. Догадываешься?