— Учитывая то, что она женщина, которой пришлось вырастить первого матершинника? Думаю, она очень сильно тебе посочувствует.
Кейт улыбается.
— Что абсолютно заслуженно. Клянусь, с вами двоими, я не знаю, как не тронуться умом.
— Это секс. Если изюм — это натуральная конфета, то трахаться — это природный антидепрессант. Самый лучший способ поддерживать душевное здоровье.
Оргазм раз в день оградит вас от психиатра.
С сомнительным взглядом Кейт складывает на груди руки.
— Конечно. Очень похоже на то, что ты говорил мне, когда я была беременной, насчет того, что женщины, которые чаще занимаются оральным сексом, меньше подвержены токсикозу.
Я показываю на нее пальцем.
— И это было абсолютной правдой! Я читал про это статью.
Насколько это замечательно? Если раньше я не был уверен, то потом я убедился — Бог определенно мужчина.
— В каком журнале? Playboy?
— Men’s Health.
Чувствуя себя ни при деле, Джеймс пытается снова меня рассмешить
— Манда!
Я ерошу его волосы.
— Теперь ты просто выпендриваешься.
Кейт достает его из стульчика и прижимает к себе.
— Ты позавтракал, малыш? Хочешь спеть песенку с мамой?
Он хлопает в ладоши.
Большинство из предпочтений Джеймса и того, что он не любит — отражает мои собственные. Я ненавижу брокколи. Женщины, которые комментируют спорт — его раздражают. И он презирает фигурное катание по телевизору. Но он любит голос Кейт.
О — и ее грудь. Видите, как он наклоняется, чтобы лицом потереться о нее? Наслаждается ее мягкостью.
Я слегка толкаю его в плечо.
— Чувак, время вышло — грудь была напрокат. Теперь все.
Кейт кормила его год. Потом это был ад. Не то, чтобы я винил его. Если бы Кейт сказала мне, что ее идеальная грудь была под запретом? Я бы тоже закатил хренову истерику.
Личико Джеймса морщится — как у Демина из фильма Омен.
Он хватается за плечо Кейт обеими руками и кричит:
— Моя. Мама моя!
Я притягиваю ее немного к себе.
— Технически, она принадлежит нам обоим, приятель. Мы можем поделиться. Но вот они? — я показываю на грудь Кейт. — Они — мои.
Он кричит громче.
— Нет. Мое!
Зигмунд Фрейд застрял бы в этом доме на день.
Я качаю головой.
— Я так не думаю.
— Моя мама!
Вступать в перепалку с двухлеткой не очень хорошая идея. Это битва, которую нельзя выиграть.
Кейт толкает меня в грудь.
— Перестань его дразнить. И иди в душ, а то мы опоздаем.
Я целую ее в лоб. Потом, за ее спиной, я показываю на себя и губами говорю Джеймсу: Моя.
Он бросается в меня малиной. Умник.
Когда я возвращаюсь на кухню, Кейт начинает петь. Нежным, чистым голосом, от которого у меня до сих пор подкашиваются колени.
И набухает в паху.
Я знаю эту песню — «Реактивный самолет» Джона Денвера — но она изменила слова, чтобы подходили к ситуации.
Потому что мы улетаем на реактивном самолете
И вернемся в воскресенье
О, Джеймс, мы так сильно тебя любим
Кейт медленно покачивается, и глубокий карий взгляд Джеймса обращен только на нее одну. Он смотрит на нее с бесконечным обожанием. Абсолютным поклонением. Преданностью.
Я на нее смотрю также. Каждый день.
Я не большой фанат покорности. Но наблюдать за ними вот так? Заставляет меня чувствовать себя смиренным. Счастливым. Прям как Иосиф чувствовал себя, когда смотрел на свою жену с маленьким Иисусом на руках. Просто чертовски везучий быть частью чего-то такого невероятно сакрального.
Мы улетаем на реактивном самолете
И вернемся в воскресенье
О, Джеймс, мы так сильно тебя любим
Я отрываю от них свой взгляд и направляюсь в душ.
ГЛАВА 3
Мы приезжаем к моей сестре чуть позже семи утра. В квартире какой-то сумасшедший дом — дети кричат, взрослые говорят, гремят посудой, лают собаки.
Ну… одна собака. Ее зовут Мишка — это немецкий дог. Это я подарил его Маккензи на прошлое Рождество, потому что с пони Эплджеком получилось не совсем то, что я планировал. Несмотря на довольно серьезную мольбу, уговоры и договоренности, Сучка так и не сломалась и не согласилась, чтобы пони, которого я купил Маккензи на рождество, жил вместе с ними. Главным ее аргументом была Ассоциация Собственников Жилья Западной Части Центрального Парка.
Если вы не знакомы с такого типа организациями, я вас просвещу. Это старческая версия гестапо — в составе которой в основном злые морщинистые толстосумы, которые так и ждут, что кто-нибудь сделает то, что они не одобрят.