Она стонет, умоляет и приказывает:
— Медленно.
Я поступаю так, как она просит, делая круговые медленные движения бедрами. Прижимаясь сильнее к ее телу, приближая нас к пику наслаждения с каждым толчком.
— Черт… — шиплю я, от того, что так хорошо.
— Дрю… — отвечает она, хныкая.
Ноги Кейт дрожат, трясутся под моим руками. Я двигаюсь быстрее, мои толчки становятся сильнее, я становлюсь жадным до ощущений, когда ее тугое горячее лоно пульсирует и сжимается вокруг меня. Каблучки ее черных туфель, которые все еще на ней, впиваются мне в зад, когда она двигается в такт движений моих бедер.
Потом она прижимается ко мне — грудью к груди — кусая меня за плечо, когда кричит.
— Да… да…
Когда у вас было столько же оргазмов, сколько у меня, все они сливаются, образуя одно общее счастливое воспоминание. Но время от времени, один оргазм всегда будет выступать вперед по отношению к другим. Это момент, о котором я буду думать позже — переживать его в моей следующей деловой поездке, когда единственное, что мне будет оставаться делать — это мастурбировать.
Это один из таких оргазмов.
Меня поражает экстаз, как ракета подводной лодки бороздит по воде. Я наклоняюсь к Кейт, прижимая ее к себе. Стараясь быть к ней ближе — впитать каждый момент блаженства, которое она мне дарит. Думаю, я выкрикиваю ее имя, но не уверен.
Несколько мгновений спустя, после того, как в моих ушах ослабевает звук пульсирующей крови, я смотрю в улыбающиеся глаза Кейт. Она убирает мои мокрые волосы со лба. Потом целует тату с именем нашего сына на моей груди.
И она обнимает меня — держит крепко — прижимаясь щекой к моему сердцу.
— Я люблю тебя, Дрю.
Это, наверно, странно произносить такие сладкие слова и совершать такие нежные действия после жесткого секса, которым мы только что наслаждались. Но для нас? В этом нет ничего странного.
Для нас, это идеально.
ГЛАВА 9
Я все равно сделал Кейт массаж. Не то, чтобы он был ей нужен, она и так была расслаблена, но втереть в тело Кейт теплое детское масло — мое представление о действительно хорошем времяпрепровождении. Не надо быть гением, чтобы понять, как дальше обстояли дела. Поэтому, в данный момент, Кейт лежит, отрубившись, на своей кровати. Я дам ей поспать еще где-то минут двадцать, прежде чем будить ее. Потому что всем известно, что женщинам нужна вечность, чтобы собраться, когда они собираются провести ночь в городе. Кейт во многих вопросах может отличаться от большинства девушек — но здесь? Она такая же, как все.
Я выхожу из спальни и иду в кухню на поиски чего-нибудь поесть. Мужчина не может прожить только на одном сексе — какой-бы классной ни была эта идея. В доме тихо. Джек и Уоррен, наверно, сбежали от всех этих звуков, когда вокруг них все трахаются.
Я делаю себе сэндвич из индейки и ржаного хлеба, потом, взглянув на балконные двери, замечаю там свою сестру. Она сидит там в одиночестве на отдельной террасе на задней стороне виллы.
Мысленно я качаю головой и выхожу через двери. Александра бросает на меня взгляд, а потом снова поворачивается к зелени, которая окружает двор. Отчаяние — это совсем не то, что я привык видеть на лице своей сестры. Меня это расстраивает.
Я сажусь на садовый стул рядом с ней и кладу свой сэндвич на стол. Начинать разговор мне следует по-доброму. Без обвинений. Тактично. Мне следует быть дипломатом.
— Какого хрена, Лекси?
Она делает глоток из своего бокала для мартини, который у нее в руках и ставит его на стол.
— Убирайся, Дрю. Я хочу побыть одна.
— А я хочу купить себе остров в южной части Тихого океана и назвать его Дрюландия, но в ближайшее время этого не произойдет. Мы не всегда можем иметь то, чего хотим.
Я поднимаю бокал, полный какой-то розовой бурды и нюхаю. Тут же отклоняю голову назад и морщусь. Что бы там не пила моя сестра — воняет, как фруктовый аммиак — будто мышиная моча с запахом клубники.
— Если ты решила напиться, то хотя бы имей совесть, возьми что-нибудь подороже.
Дешевый ликер должен быть только для пьяниц и студентов колледжа, которые не разбираются в выпивке.
У нее апатичное лицо. Без напряжения и печальное. Она слегка качает головой.
— Ты не понимаешь.
Я выливаю ее выпивку в траву.
— Я возмущен. Я покажу тебе, что понимаю все перспективы — мужчина, женщина, или ребенок. Бог и я похожи в этом смысле, — на секундочку я делаю паузу, и мой голос становится мягче, — Что случилось, Александра? Что бы это ни было, может, я смогу помочь.
У нее ровный голос. Безжизненный.
— Стивен собирается со мной развестись.
Я фыркаю.
— Учитывая то, как ты вела себя в последнее время, я не виню его за это.
Я приготовился уже защищаться от того, что мне в лицо точно прилетит стакан. Но в меня ничего не швыряют. Вместо этого происходит то, что меня шокирует, ужасает.
Сучка закрывает руками лицо и начинает рыдать.
Я сглатываю комок в горле. Потом оглядываюсь по сторонам. В ожидании того, что сейчас откуда-нибудь выпрыгнет Эштон Катчер и закричит:
— Обманули дурака!
Потому что Александра Эванс не плакса. Она действует — решает проблемы.
И за всю историю человечества, слезами ничего нельзя было исправить.
Я начинаю заикаться. И задаю второй по тупости вопрос:
— Ты… ты плачешь?
В моей голове эхом отдает голос Тома Хэнкса: «В бейсболе не плачут!!!» Разве Клеопатра плакала, когда разграбили Египет? Разве Жанна д’Арк плакала, когда Католическая Церковь назвала ее ведьмой? Они — копии моей сестры.
Александра качает головой, но слезы все бегут и бегут.
— Это моя вина. Я оттолкнула его. Со мной было невозможно находиться рядом. Я обращалась с ним ужасно.
— Ну, если ты это осознаешь, почему ты просто не… прекратишь так себя вести? Кажется просто, так?
Не так.
— Я не могу ничего поделать. Я расстроена. И зла. Это несправедливо. Я слишком молода, чтобы быть высушенным черносливом!
Теперь она и правда такой станет. Шмыгающая и сопливая. А у меня нет платка, поэтому я снимаю свою футболку — даже если это моя любимая — и отдаю ее ей. Александра высмаркивается. Звучит, как умирающий гусь.
Даже если у меня нет ни малейшего чертового понятия, о чем она говорит, я знаю, что должен что-то сказать.
— Ну… у чернослива тоже есть свои плюсы. Несколько месяцев назад у Джеймса случился запор, и мы скормили ему несколько этих штучек, и они сыграли свою роль. Они как съедобное средство для промывки труб — вычистили все. Чернослив — это круто.
Она остановилась. И посмотрела на меня красными опухшими глазами.
— Что за хрень ты несешь?
— Без понятия! Просто пытаюсь тебя утешить.
— Что ж, хорошо, что я не часто обращаюсь к тебе за утешением. Ты делаешь это отстойно.
И она продолжает рыдать в мою футболку.
Я пожимаю свою переносицу и делаю глубокий вдох. Давайте попробуем еще раз.
— Ты сказала, что ты расстроена и зла. А почему ты злая и расстроенная, Александра?
Она вытирает лицо и говорит торопливо:
— Я могла сверять часы по моим месячным. Каждые двадцать семь дней, как штык. Поэтому, когда они не пришли, я подумала: «О, черт», понимаешь? И даже если тест был отрицательным, я решила, что просто еще слишком рано. Поэтому я пошла к врачу, и я была уверена, что он скажет мне, что я беременна. И хоть это было незапланированно, я начала привыкать к мысли о еще одном ребенке. Я была рада. Но потом… потом он мне сказал, что я не беременна.
У меня похолодело внутри.
— Ты же… ты же не болеешь, нет?
Она качает головой.
— Нет, не болею, — вздыхает она. — Он сказал, что это менопауза. Ранняя менопауза. Больше я не смогу иметь детей — никогда. Я бесплодна.
С минуту она тихонько ноет.
Я с нежностью глажу ее по плечу.
— Ты и Стивен хотели еще детей?
Она немного хмурит брови.
— Ну… нет. Мы всегда планировали двоих. Когда родился Томас, я даже заговорила про вазектомию. Идея ему не очень понравилась.