3 мая Марина въехала в столицу. Н. И. Костомаров писал: «Народ в огромном стечении приветствовал свою будущую государыню. Посреди множества карет, ехавших впереди и сзади и нагруженных панами и паньями, ехала будущая царица, в красной карете с серебряными накладками и позолоченными колесами, обитой внутри красным бархатом, сидя на подушке, унизанной жемчугом, одетая в белое атласное платье, вся осыпанная драгоценными каменьями. Звон колоколов, гром пушечных выстрелов, звуки польской музыки, восклицания, раздававшиеся разом и по-великорусски, и по-малорусски, и по-польски, сливались между собою. Едва ли еще когда-нибудь Москва принимала такой шумный праздничный вид». Через пять дней Марина стала женой государя и царицей.
Но Дмитрий и тут снова схитрил. Он разрешил Марине «келейно» придерживаться римских обрядов, но на людях она должна была соблюдать православные посты, принимать причастие в православном храме, не ходить простоволосой… — фактически принять, к большому неудовольствию римского престола и польских спонсоров Дмитрия, православие. Лжедмитрий, собственно, показал себя великолепнейшим стратегом: впрямую он не отказался выполнить ни одного своего обещания, но понятно, что ни на какие уступки Европе он идти не собирался. Скорее всего, не были бы даны Марине и обещанные Новгород и Псков. Вернее, скорее всего, даны, правда, с какими-нибудь условиями, которые сводили бы на нет ценность подарка. Но этого узнать было не суждено: процарствовала Марина ровно неделю…
Непонятно, зачем Лжедмитрий женился на Марине. Возможно, чувствовал некий долг перед сандомирским воеводой. Но, скорее всего, он был просто впечатлен красотой и сильным характером Марины и, при всех своих возможностях, так и не мог вычеркнуть ее из своего сердца.
Свадьба была сыграна по русскому обычаю, и Марина была вынуждена, против своего желания, ходить в русской одежде, до того унизанной драгоценными камнями, что, как вспоминали современники, было невозможно разглядеть цвет материи. Потекли веселые дни пиров. В воскресенье готовился маскарад с великолепным освещением дворцов, а под Москвой строили шуточную крепость, которую одни должны были брать приступом, а другие защищать. Поляки затевали рыцарский турнир, да и вообще жизнь обещала быть веселой. Но настала суббота, 16 мая.
Марину разбудил набатный звон. Не обнаружив около себя супруга, она быстро поняла, что происходит, и, наскоро надев юбку, с растрепанными волосами бросилась в нижние покои каменного дворца, надеясь укрыться. Но набат, выстрелы и крики, доносящиеся снаружи, сильно пугали царицу, и долго во дворце она не просидела, решив, что необходимо менять местоположение. Марина вышла из своего убежища и стала подниматься по лестнице, на которой столкнулась с заговорщиками, которые искали ее и Дмитрия. Правда, в таком виде «воровку» они не узнали и просто столкнули ее с лестницы. Марина вбежала в свои покои, где собрались придворные дамы, а из мужчин только паж Марины Осмольский. Он запер дверь и объявил пытавшейся ворваться толпе, что они смогут сделать это только «по его трупу». Заговорщики не заставили себя уговаривать: дверь была выбита, Осмольский застрелен, а его тело изрублено в куски.
Шуйский, как известно, открыл тюрьмы, и потому толпа бунтовщиков во многом состояла из их «постояльцев». Они начали приставать к женщинам, отпускать непристойные шутки, бранно выражаться… Испуганные дамы сбились в кружок, а Марина, пользуясь своим небольшим ростом, спряталась под юбкою своей приближенной. Тут, к счастью, прибежали бояре и разогнали толпу.
Шуйский приставил к Марине стражу, и она оставалась во дворце до среды. Ее повар был убит, и Шуйский, зная, что Марина не переносит русскую кухню, позволил присылать ей пищу от ее отца. В среду Марине сказали: «Муж твой, Гришка Отрепьев, вор, изменник и прелестник, обманул нас всех, назвавшись Димитрием, а ты знала его в Польше и вышла за него замуж, тебе ведомо было, что он вор, а не прямой царевич. За это отдай все и вороти, что вор тебе в Польшу пересылал и в Москве давал». Марина указала им на свои драгоценности и ответила: «Вот мои ожерелья, камни, жемчуг, цепи, браслеты… все возьмите, оставьте мне только ночное платье, в чем бы я могла уйти к отцу. Я готова вам заплатить и за то, что проела у вас с моими людьми».