- Тогда прогони его!
- Какой смысл мне его отталкивать, - возражала практичная красавица, - если может случится так, что непреодолимых препятствий он не встретит, и станет знаменит на весь мир. За такого можно и замуж пойти.
- А ну как не дождешься?
- Что ж, буду льстить себе тем, что в меня был безнадежно влюблен этот бедняжка, - смеялась Елена, - знаменитый ученый Октавиан…
Тот все понимал, но поделать ничего не мог. Ведь Елена вошла в его жизнь прочнее, чем саркома в легкое тяжело больного, гуще, чем наркотик в кровь, цепче, чем паразит в волосы. И вынуть ее из жизни своей Октавиан смог бы, только убрав из своей жизни себя. Но до поры до времени спасала его и любовь к филологии…
- Когда мы закончим сбор данных, - глядел Октавиан, как сумрак и свет костра танцуют, страстно извиваясь, на лице Елены, - я начну работу над новой теорией.
- Какой? - словно нехотя спрашивала красавица, не отрывая взгляда от огня. - Какой еще теории?
- Мне кажется, - воодушевлено начал Октавиан, - что нынешняя Италия заняла в сознании этих крестьян место потусторонней жизни вообще.
- Так не бывает, - лениво прервала его блестящий лингвист, но плохой историк Елена, - есть ведь разделение ада и рая…
- Это уже более поздняя традиция, - терпеливо объяснил девушке, в которую был влюблен тайно, Октавиан, - а мы имеем дело с невесть как сохранившейся до 21 века ранне-эллинской традицией. Ну, разве не удивительно?!
- Чем это?
- Это все равно как… найти в самом центре нынешнего Лондона остатки поселения времен железного века! Представляешь?!
- Если честно, не очень.
- Ну, и ладно. В общем, местные крестьяне по складу ума своего принадлежат не к своим современникам по всему миру. Они скорее являются по менталитету обитателями Древней Эллады. В их представлении нет рая и ада, скорее, ад это то, что сейчас представляет собой Молдавия.
- Вот видишь, есть ад…
- Но это не ад в его христианской традиции. То древнегреческий ад, в котором нет мучений, а есть лишь небытие. Прерывание жизни, вот что страшило древних греков. Итак, ада у них не было. Соответственно, рая тоже!
- Олимп…
- Место для богов и избранных! Причем благочестивое поведение при жизни посмертное место на Олимпе древнему греку вовсе не гарантировало!
- Интересно…
- Таким образом, Италия это не рай и не ад для местных крестьян. Это просто сказочная земля, где по рекам текут медовые островки, покачиваясь на волнах молока, а над всем этим свисают утесы из брынзы. Забавно.
- Немножко да…
Октавиан подбросил хвороста в костер, и, отвернувшись, спросил трещавшие в ночи редкие искры:
- Могу я задать тебе очень личный вопрос?
- Задавай, - тихо ответила девушка. - Если личный…
Октавиан собрался с духом и выпалил:
- Скажи, почему ты мучаешь меня? Я ведь без ума от тебя, жить не могу, спать не могу, дышать. Ничего не прошу, скажи только, что я тебе просто по нраву. Мне и этого будет довольно, я с этим всю жизнь проживу, как с перчаткой Прекрасной Дамы…
Елена молчала, и молодой филолог понял, что фишка, на которую он все поставил, оказалась проигрышной. Порыв его, казавшийся Октавиану смелым и отчаянно трогательным, девушку лишь напугал и отвратил. Что ж, подумал студент, ждать еще несколько лет все равно бы не смог… не решаясь повернуться к Елене, чтобы не сгореть под ее насмешливым взглядом, он потер руки, и с нарочитым весельем выдохнул:
- Ну, что ж, пора по палаткам, а то упустим завтра целый сборник сказок.
Девушка промолчала, а потом тихо сказала:
- Ахрррр-а-ххр…
Октавиан, не веря себя, развернулся. Елена и вправду спала, похрапывая. Дрожащими от обиды пальцами парень застегнул ворот рубахи, и ушел к себе в палатку. Елена полежала еще минут двадцать для надежности. Единственный эффективный способ уйти от разговора, знала она, это - уйти от разговора. Девушка тихонько приоткрыла глаз, и на всякий случай, еще раз сказала:
- Ахрррр-а-ххр.
ххх
- Запоминай, сынок, что люди говорят про Италию, - диктовал крестьянин полюбившемуся ему Октавиану, который очень уж смахивал на внука старика. - Жила как-то в наших краях молодая и красивая девушка по имени ПерсИка.
- Персик? - уточнил студент.
- Персика, - укоризненно поправил дед, - это же она, а не он. Записал? Ну, слушай дальше. Жила она себе, не тужила, потому что мать у нее и отец были из состоятельных. В смысле, из красной голытьбы, которой Советская власть дала все. Поэтому они были в руководстве колхоза, и дочь их за шестнадцать лет пальца о палец не ударила, а воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу…
- О! - оценил выверт дедовской речи Октавиан. - Еще раз, чтобы записать точно.
- А воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу, - с удовольствием повторил дед, вычитавший это выражение в литературном журнале "Кодру", подшивка которого за 1967 год валялась у него в чулане. - А фамилия ее была Цереску.
- Как-как? - не поверил своему счастью студент. - Церера?
- Какая такая Церара? - рассердился дед. - Цереску она была! Понял?
- Так точно, - затараторил студент, - простите, записываю.
- И, значит, - повествовал крестьянин, - когда Советы ушли, стало село жить бедно, и потянулись постепенно люди в Италию. Почти половина села уехала! Собралась было в Италию и наша Персика, да мать, старшая Цереску, ее не пустила.
- Боялась?
- А как же! Из Италии ить из этой никто еще не возвращался. И вот, плачет Персика Цереску год, плачет другой, потому что и женихов в селе не осталось, ведь кто не в Италии пашет, те спились, а кто спился, тому бочка с вином невеста!
Посопев, дед с гордостью подумал, что "бочка с вином невеста" его собственное изобретение. Студент, затаив дыхание, глядел на крестьянина. Октавиан думал, что тот размышляет о Персике Цереску.
- И вот, как-то раз, приехал в наши края представитель агентства туристического, - продолжил крестьянин, которое вывозит наших людей в Италию. По-моему, фирма эта до сих пор работает. А фамилия этого господина была Плутонеску.
- Плутон! - хлопнул себя по ноге Октавиан. - Совершеннейший Плутон!
- Плутонеску, - сердито поправил крестьянин, - ты слушать-то будешь? А раз так, слушай. Ну, этот товарищ посмотрел на Персику Цереску и влюбился в нее по самое не могу. И стал родителям ее предлагать - отпустите, мол, дочь со мной в Италию, я ее туда горничной устрою, будет по тыще евро в месяц получать!
- Ого, - грустно сказал Октавиан, вспомнив Елену и свою повышенную стипендию в 70 леев[11]. - Неплохо…
- И он, понимаешь, так сладко вел свои речи, - не обращал внимания на собеседника дед, которого понесло, - что мать девушки почти было согласилась на эти уговоры! Но отец-то оказался против! И не пустил Персику в Италию.
- Все? - спросил Октавиан. - Закончена история?
- Нет, конечно, - махнул рукой дед, - куда уж. Плутонеску-то этот взял, да и подбил Персику сбежать с собой из отчего дома. Она, конечно, за ним…
Октавиан, уже выстроивший в уме свою блестящую теорию, за которую ему судьба должна была вручить Нобелевскую премию и руку Елены Сырбу, встал и потянулся. Он ликовал.
- Сказать вам, дедушка, что дальше-то было в этом мифе? - спросил он, торжествуя.
- В каком мифе? - не понял дед. - Это все чистая правда как есть.
- А, ну, да, ну да, - покивал Октавиан, - но все-таки, рассказать?
- Ну? - удивился дед. - Если знаешь, чего записывал? Если слышал-то…