Мгновенное чувство облегчения наполняет меня; облегчение, намного сильнее страха, который я обычно ощущаю, когда позволяю магии внутри меня течь свободно.
Впервые это произошло с Амитой.
Поцелуй, когда я наконец приняла, что этот наш секрет — единственное, что мне важно в мире, пробудил во мне что-то дремлющее.
Между поцелуями я перестала бояться, что мои чувства могут стать еще одной причиной отправить меня на костер. В тот день мы встретились в лесу, так далеко от Ордена, как только могли. Обе в своем настоящем обличье, сливаясь в поцелуе, который переходил за границы, которых мы раньше не пересекали. Амита держала мое лицо в своих ладонях, пока её руки не опустились вниз, скользнув вдоль моих боков, моих рук, моей талии и бедер, а затем её пальцы нерешительно дотянулись до центра моего тела и ниже. И в этот момент что-то осыпалось на нас.
Сначала это было легкое прикосновение, помеха, на которую мы не обратили внимания, потому что у нас было что-то более важное. Я подумала, что это могла быть потерянная листва, перо птицы, которую мы могли спугнуть. Но затем это ощущение, как будто мы оказались под теплым снегопадом, усилилось, и мы отстранились, открыли глаза и посмотрели вверх, чтобы увидеть, как на нас падают десятки сиреневых цветов.
Мы не поняли, что это значило. И нам было всё равно.
Потом это случилось снова, второй, третий раз. Не всегда это были цветы. Магия проявлялась по-разному: внезапный шторм, который утихал в одно мгновение, река, вода в которой неожиданно начинала бурлить, огонь, что разгорался без видимой причины… и всегда это происходило, когда мы были вместе.
Амита начала шутить, говоря, что когда мы рядом, то наделяем друг друга магией. Я делала вид, что эта сладкая идея мне немного противна, но втайне обожала её значение.
Со временем мы обе поняли, что магия действительно реальна и действительно наша; но она действовала не совсем так. Если всё происходило только тогда, когда мы были вместе, то лишь потому, что только тогда мы могли быть самими собой.
Я смотрю на осколки разбитого умывального таза на полу, подхожу к камину и позволяю магии зажечь огонь.
Ощущение, что я отпускаю магию, позволяю ей быть свободной, делает свободной и меня. Я наслаждаюсь этим спокойствием, ощущаю уютное тепло, наблюдая, как огонь рождается и горит.
И затем я вынуждаю себя вернуться в образ Даны.
Преображение причиняет мне боль. Это физическая, пронизывающая боль; острая, словно рана в груди, когда магия снова заперта и подавлена этим обличьем, которое мне не принадлежит.
Голоса, что вопрошают, зачем всё это, возвращаются, принося с собой воспоминание о последнем удушливом вздохе Тристана, о безнаказанности жреца и об ужасном прикосновении рук Эриса… и я сжимаю кулаки и смиряюсь.
Я заставляю эти голоса замолчать, раз за разом, и едва осознаю остальное. Заставляю себя ходить, есть, дышать. Заставляю себя продолжать жить, продолжать двигаться вперед, стараясь не думать.
Я пытаюсь увидеть пташку и убедиться, что её голова всё ещё на плечах, но мне не разрешают навестить её, а у меня нет сил на дальнейшие расследования.
Время приобретает странный оттенок, пока однажды ко мне не приходит письмо, не знаю точно, когда, и снова передо мной появляется знак Ворона.
Мои руки уже готовы бросить его в огонь, даже не открыв, но какая-то часть меня сопротивляется. Сопротивляется, потому что сделать это сейчас означало бы признать, что ничего из того, что я сделала, ни одна из ужасных и отвратительных вещей, не имели смысла.
Ещё раз. Ещё один раз, говорю себе.
Я вскрываю конверт и читаю приказ:
Служанка Брисеида должна умереть. Яд не подходит.
Стражники охраняют покои Лиры, когда я прохожу мимо. Я замечаю, что дворец всё ещё охвачен волнением. Возможно, из-за мятежей, в которых замешана одна из капитанов армии. Возможно, из-за слухов, циркулирующих о причастности невесты наследника к этим событиям.
Позже, говорю себе. Позже я разберусь с этим.
В любом случае, эта суматоха мне на руку.
На этот раз я не принимаю другой облик и остаюсь в теле Даны. Мысль о превращении слишком болезненна. Если уже сейчас сложно носить этот маскарад, то мне даже не хочется представлять, что значило бы превратиться в кого-то другого; в человека, которого я не знаю и никогда не узнаю, который не имеет ко мне никакого отношения.