Не глядя на слугу, он грубо бросает:
— Вон.
И тот не теряет времени, чтобы объясняться, извиняться или поблагодарить за освобождение; настолько он испуган.
Эрис отступает в сторону, чтобы пропустить меня. На его светлых волосах тяжелая золотая корона с изображениями Львов и рубинами, которые под светом свечей кажутся грязными пятнами крови.
— Какой приятный сюрприз, — бормочет он, хотя выглядит не очень довольным. Я задаюсь вопросом, почему. — В прошлый раз ты сбежала, как напуганная мышь.
Ах, так вот в чем дело.
Пташка не осмелилась. Поэтому, вероятно, и было отправлено письмо. Поэтому хотят, чтобы я исправила эту проблему. Пожалуй, мне стоит снова поговорить с ней. Если она будет неосторожна, следующее послание может предписывать ее казнь.
— Я пришла, чтобы исправить ошибки, — отвечаю с улыбкой.
Проходя мимо, я слегка касаюсь его груди рукой, хотя он мог бы уступить дорогу. Он провожает меня прищуренным взглядом, пока я медленно и лениво шагаю по залу.
Эрис закрывает за собой дверь одной рукой, оставляя ее на ней какое-то время, наблюдая за мной, прежде чем направиться ко мне.
— Какие ошибки ты хочешь исправить? — спрашивает он.
Он ходит вокруг меня, а я позволяю ему думать, что я — добыча, бесцельно скользя по комнате, касаясь поверхности полок, ткани штор…
— Вам решать, ваше величество.
— Я думал, мы перели на «ты».
Я останавливаюсь. Улыбаюсь.
Невольная оплошность; но он слишком поглощен развитием событий, чтобы действительно беспокоиться о том, перешла я на «ты» или нет.
— Еще одна ошибка. Прости, Эрис.
— Ты собиралась их исправить, не так ли? — с намеком говорит он. — И что ты планируешь сделать?
Я останавливаюсь рядом с дверным проемом, ведущим в спальню. Один взгляд на кровать, огромную, покрытую роскошными нежными простынями, вызывает во мне неприятный укол в животе.
В первую неделю после того, как я заменила Дану, мне пришла записка с той же вороньей печатью, и в ту ночь я должна была отправиться в королевский храм Уралура. Тогда не было шелковых простыней, только холодный алтарь, прижимающийся к моей коже.
Я оборачиваюсь к Эрису, прислоняясь спиной к дверному косяку. Обессиленно опускаюсь на него и дарю ему свою самую равнодушную улыбку.
Вдруг взгляд принца становится мрачнее, и через мгновение я напрягаюсь, чувствуя, как он приближается ко мне. Я с трудом удерживаю себя от того, чтобы не выдать себя, чтобы маска осталась на месте. Однако то, как он становится напротив меня, вторгаясь в мое пространство, и взгляд, которым он смотрит сверху вниз, заставляют меня чувствовать, будто раскаленный железный прут пронзает меня насквозь.
— В прошлый раз ты пришла с похожими намерениями, но в итоге ушла, а мне пришлось довольствоваться услугами служанки.
Мой желудок сжимается. Была ли у той девушки хоть малейшая возможность отказаться?
— Я не уйду, — обещаю я сладким голосом.
Эрис улыбается, но в его улыбке нет ничего дружелюбного; только ненасытный голод в том, как его губы изгибаются в усмешке. Он делает шаг вперед, пока я не ощущаю его грудь, прижатую к моей, и затем крепко захватывает мой подбородок. Его пальцы болезненно врезаются в мою кожу.
— О, нет. Конечно, ты не уйдешь, — мурлычет он. — На этот раз я не отпущу тебя.
Это должно бы звучать как вызов, но я не могу не уловить в его голосе нечто другое — мутную, тяжелую угрозу, которая ложится на кости, словно предвестие наказания.
Я пытаюсь улыбнуться, но, кажется, у меня не получается так, как я хотела. Если он это замечает, он списывает это на нервы или просто ему все равно.
Он кивает в сторону комнаты, и я заставляю себя двигаться.
Первый раз, когда я легла с мужчиной, было уже довольно давно, но я до сих пор помню ощущение на коже, ужасное прикосновение, горький привкус нежеланных поцелуев. Я убедила себя, что так и надо. Не было письма, которое говорило бы мне, что нужно сделать, ни прямых приказов. Это была моя собственная воля, мое неведение или слепота, что привело меня в постель к Алексу Алии, моему соратнику. Я знала, что нравлюсь ему, а если не я, то хотя бы мое тело, потому что раньше он уже успел украсть у пташки несколько поцелуев и нескромных ласк.
И когда я поняла, что начинаю испытывать к Амите что-то большее и приписала это своей любопытной природе, замешательству и неконтролируемому желанию, которое меня пугало, я взяла Алекса и привела его в свою постель.
Когда я рассказала об этом Амите — ведь мы рассказывали друг другу все, — она спросила с болью, понравилось ли мне, и я сказала правду. Сказала, что ненавидела каждую секунду; но даже тогда у меня не хватило смелости признаться, почему.