Я сел, нет, я буквально рухнул на диван. Минута за минутой я ошалело смотрел на заголовок и тот цирк, который устроили по телевизору за неимением другой информации. Ни одного факта, ни одного изображения, ни одного человека, подтверждающего это сообщение. Абсолютная пустота, которая тебя засасывала.
Эту ошеломительную новость сообщили всего десять минут назад, и уже можно было вообразить, как этот заголовок переиначивают на все лады, не прибавляя ничего к тому, что уже и так известно.
Наверняка рейтинг каналов зашкаливал.
Бабушка рассказывала мне, что, когда первый человек высадился на Луне, она ни на миг не отходила от телевизора. Она всегда вспоминала, что моя мать тогда непрерывно плакала, потому что у нее резались зубки, к тому же день был невероятно жарким, как будто солнце всеми силами старалось воспрепятствовать этому событию.
Кто бы мог тогда сказать, что другое жаркое лето ознаменует собой появление на Земле первого инопланетянина? Я прислушался, не раздастся ли за окном плач младенцев со стоматологическими проблемами, но услыхал только тихий лай.
Я знал, что ждет меня, когда я приеду на работу, и решил соответственно одеться. Я сразу догадался, зачем мне позвонили, и разволновался, но вместе с тем почувствовал себя незаменимым человеком.
Я выбрал темные тона. Двумя глотками, прямо из бутылки, выпил полтора литра молока.
Я спустился вниз по лестнице пешком, так как мне надо было подумать. Не знаю почему, короткая, но интенсивная физическая нагрузка идет мне на пользу.
Все рутинные занятия: мыть посуду, крутить велотренажер или спускаться пешком по лестнице — помогают мне яснее мыслить и пробуждают воображение.
На площади Санта-Ана я заметил, что кто-то уже успел узнать о случившемся.
Новость передавалась шепотом, из уст в уста, и, словно по воздуху, достигла тех, кто сидел на террасе.
Бармены передавали ее официантам, те — посетителям, а последние — прохожим. Постепенно, оставляя недопитые стаканы на столах, люди, словно загипнотизированные, столпились вокруг телевизора. Каждодневные дела и важные встречи были забыты ради этого ошеломительного события, изменившего их жизнь.
Я пошел ловить такси. Увидев свободную машину, я поднял руку, но… тут же ее опустил.
Испанский театр, равнодушный к великой новости, манил меня к себе.
Я сразу же подумал: «Знает ли она, что случилось? Когда она вошла, что шепнула ей билетерша, показывая ряд и место? А может быть, смотря на сцене «Смерть коммивояжера», она не замечала ничего вокруг? Я подумал, что в этот миг Вилли Ломен, наверное, уже рассказывает своей жене о неполадках с автомобилем или, быть может, ругает Бифа. Бедняга Биф…
Я приблизился к каменной громаде театра. Он был похож на бункер. Все двери закрыты. Я направился к афише, где мелким шрифтом были указаны исполнители и продолжительность спектакля. В театре никогда нельзя сказать наверняка, когда закончится спектакль, но на афише значилось: «Около двух часов». Я подумал, что в течение этих двух часов она будет погружена в перипетии смерти путешествующего торговца, не подозревая о прибытии путешественника с другой планеты, которое, возможно, положит конец той нашей жизни, какой мы ее знаем.
— Так вам нужно такси или нет?
Таксист, от которого я спрятал руку, заметил меня, притормозил и жадно на меня смотрел. Краем глаза я заметил, что он уже включил счетчик. Мне никогда не нравились таксисты. Я им не доверяю. Моя мать часто ездила на такси и говорила, что у нее нет другого выбора: «Таксисты это как члены семьи. Вроде свекрови или дяди. Понимаешь, что они могут тебе напакостить, но испытываешь к ним привязанность».
— Если не нужно, не поднимайте руку.
Смертельно не хотелось к нему садиться, но на этой площади всегда либо полно такси, либо нет ни одного. Мне не хотелось рисковать.
Я медленно забрался в такси, продолжая прислушиваться к могучему дыханию театра, к тому звуку, который вроде бы неуловим, но полон напряженной мощи. Он присутствует почти во всех театрах. Очень слабый звук, который складывается из театральных постановок, шепота зрителей и плавных движений машинистов сцены.
Это звук моего детства, ведь я вырос в многочисленных театрах сотен стран. Моя мать была женщиной театра. Она убила бы меня за эти слова, потому что была женщиной танца.
— Куда?
— В Торрехон. Блок Е.
— Серьезно?
Я почувствовал, как сердце таксиста затрепетало в такт таксометру. Он возликовал всем своим существом. Возможно, когда он прикинул, сколько заработает, у него даже возникла эрекция. За поездку в Торрехон можно было содрать с меня кучу денег.