Мне кажется, он сделал правильный выбор, хотя мне трудно было с этим примириться.
— Может быть, задержишься на несколько дней? — спросил я.
— Меня больше ничего не привязывает к Земле, — ответил он. — А рождение в один день с ней, возможно, послужит ключом к нашей встрече.
Пришелец взял карандаш и лист бумаги, лежавшие в ящике комода слева. Похоже, он знал, где они лежат. Потом он что-то написал и передал мне.
— Здесь обозначены ваши отношения на первой планете. Решайте сами, читать вам это или нет, — сказал он, протягивая мне листок. — Даю тебе его с одним условием: если после смерти ты встретишь меня на третьей планете и у тебя сохранится дар, который поможет тебе увидеть мои воспоминания — кем был я и кем была она, — ты непременно мне об этом скажешь.
Я кивнул. Конечно, я сделаю это. В другой жизни, если у меня будет дар, я, безусловно, передам ему эту информацию.
Я обнял пришельца и вновь ощутил его запах. Девушка из театра поцеловала его.
Мы вышли из комнаты. Он лег на кровать рядом со своей женой.
Мне вспомнилось, как я и моя мать лежали на одной кровати в отеле-небоскребе, несмотря на разницу в возрасте. Возможно, мать годами приучала меня к восприятию подобной картины.
Вдруг я заметил, что пришелец перестал дышать, звук его вдохов и выдохов умолк. Возможно, он научился этому в другой жизни, стараясь побыстрее покинуть те планеты.
Вид их, лежавших вместе, был так прекрасен, что казался сном.
19
ВСЕ ТО, ЧЕМ МОГЛИ БЫ СТАТЬ ТЫ И Я, ЕСЛИ БЫ МЫ НЕ БЫЛИ ТЫ И Я
Я был совершенно измотан. Она, казалось, тоже. Увидев неподалеку от дома пансион, мы туда зашли.
Мы понимали, что не должны далеко уходить от пришельца, от того, что было его жизнью.
Нам дали маленькую комнату с двумя старинными, висевшими почти вплотную одна к другой картинами, изображавшими местный пейзаж.
Большая кровать была превосходной, во всяком случае, мне так показалось.
Я посмотрел в окно, оно выходило прямо на площадь. Мне это понравилось. К тому же начинало светать. Эта ночь и впрямь была необыкновенной.
Я не знал, что сказать, с чего начать. Не знал, развернуть ли тот листок бумаги, броситься к девушке и страстно ее поцеловать или же написать ее портрет.
Я остановился на последнем.
— Можно тебя нарисовать?
Она кивнула. Я вытащил холст и краски. И начал совершать удивительный обряд, по которому давно истосковался — смешивать краски. Пачкать ради достижения прекрасной цели.
Сев на стул, она посмотрела на меня.
— Моя мать сказала мне однажды: чтобы написать секс, надо почувствовать, что у тебя никогда его не будет. Можно изображать лишь те вещи, которых не испытываешь. — Я посмотрел на нее. — Я чувствую, у нас с тобой никогда не будет секса. Не знаю почему, но мне так кажется. Возможно, эта записка откроет нам причину.
Девушка по-прежнему смотрела на меня.
— Рассказать тебе что-нибудь? — спросила она.
— Ты умеешь танцевать? — спросил я.
Она кивнула.
— Тогда потанцуй для меня.
Девушка начала танцевать. Меня бросило в дрожь. Ее танец был невероятно красив, полон чувственности и сексуальности.
Продолжая танцевать, она приблизилась к чемодану, легким движением открыла его и принялась вынимать оттуда вещь за вещью.
Я не мог оторваться от холста. Писал, как будто подчиняясь какой-то неведомой силе. Красные, зеленые и желтые краски, смешиваясь с черной, рождали яркие образы, о которых я раньше не мог мечтать.
Девушка достала виниловые диски с джазовой музыкой, которые моя мать всегда возила с собой, потом альбомы с фотографиями прыжков… Моя мать много лет фотографировала прыгающих людей, она считала, что танец и прыжки помогают человеку сбросить маску, предстать в своем истинном виде. Даже не могу себе представить, сколько снимков она сделала. Сколько раз я прыгал для нее!
Ее платья. Маленький несессер, где она хранила часть своих секретов и свое благоухание.
Картины, две моих картины о детстве и смерти. Она держала их свернутыми и перевозила в каждый отель, в каждый город, где она творила. Это меня особенно тронуло.
И дневник. Я знал о его существовании, знал также, что найду там имя своего отца. На одной из страниц.
Этой ночью должны обнаружиться две тайны. Одна хранилась у меня в кармане, на скомканной бумажке из второго ящика комода. Другая — в дневнике, который был в руках у девушки, исполнявшей для меня изумительный танец.