– Может быть, вы еще будете жить вместе? – спросила я с фальшивой надеждой того, кто только что был обманут и еще не понял, что человек, сообщивший эти известия, свыкся с ними давным-давно. Здесь не о чем было договариваться, не на что надеяться. Родители всего лишь думали, как выйти из этого разговора с минимальными потерями.
– Кто знает, – натянуто улыбнулся папа.
Мы с Рэйч поднялись к себе и переоделись в пижамы в пять часов. Возможно, мы пытались напомнить родителями, что все еще дети. Да, мы умели произносить сложные слова, знали, что никогда не следует подавать сладкое вино, и понимали, как беседовать с лидером оппозиции. Но нам было всего лишь одиннадцать и тринадцать лет.
Следующие несколько месяцев мы с Рэйч тянулись друг к другу с новой силой отчаяния. Она напоминала мне: «Эмми, мы с тобой ВСЕГДА будем друг у друга».
Я рассказала ей о девочке из нашей школы, которой я по глупости доверилась. «Это абсолютно кошмарно!» – заявила она, а потом раструбила о нашей жизни по всей школе. Наши разговоры в секторе Газа продолжались всю ночь. Мы пытались понять происходящее, копаясь, как судебные патологоанатомы, в трупе родительского брака.
Случаются ссоры, из-за которых кто-то из родителей хочет уйти. Папа называл себя бездомным, пытающимся найти дорогу в чужой дом. Я чувствовала, что он вовсе не хотел уходить. Он слонялся между друзьями, прожил несколько месяцев у телеведущего Ника Росса, имел неловкую историю с одним продюсером, который положил на него глаз, а потом несколько недель провел в доме супружеской пары – там его поили коньяком, чтобы в полной мере насладиться его красноречием.
Мама изо всех сил пыталась защитить нас от неприглядных сторон их разрыва. Она требовала, чтобы папа каждые выходные навещал нас, сохраняя видимость семьи. Но однажды она, не сдержавшись, рассказала нам правду – у папы был роман с Анитой с Би-би-си. Анита никак не походила на маму из телевизионной рекламы. Их роман явно закончился. У Аниты имелся чудесный муж, явно более безопасный в долгосрочной перспективе, чем наш папа.
Мама решила не упоминать об Аните в документах на развод, сказав, что не хочет, чтобы страдали ее родители.
Мы с Рэйч могли только позавидовать их блаженному неведению, поскольку наша собственная жизнь разбилась вдребезги.
Мы никогда не говорили об Аните с папой. Со временем родители научились цивилизованно общаться и вести себя друг с другом. Каждые выходные папа, влекомый чувством долга, приезжал в Холли-Виллидж и обедал с нами, как всегда, а потом возвращался в свою новую холостяцкую жизнь.
Мама, понимая, что его участие в нашей жизни требует ее ежедневного руководства, иногда предлагала, чтобы он забрал нас на денек. Первая попытка вышла комом. Мы втроем бесцельно слонялись, как подростковая банда, а потом как-то забрели в темный переулок возле станции метро «Арквей».
– Пошли поедим! – предложил папа, указывая на ярко освещенное кафе фастфуда.
И там, в «Бургер Дилайт», за раскисшими чипсами и теплой фантой мы узнали, что он «никогда не хотел иметь семью и детей». Просто так случилось. Но глаза его наполнились слезами, когда он сказал, что тем не менее мы стали «единственным по-настоящему хорошим событием в этой абсурдной жизни». Папа сказал, что не нашел себе места в новом независимом существовании, которого так жаждала наша мать. И он предпочел бы никогда не упоминать о той роковой внебрачной связи.
Через несколько месяцев он познакомил нас с новой подружкой. У Русской, как мы стали ее называть, был таунхаус в Челси, где пахло благовониями и повсюду стояли тибетские древности. Она снимала фильмы о нарушении прав человека, ездила по странам, терзаемым войной, всегда носила шелковое белье и дружила с далай-ламой и полковником Каддафи (про которого мама говорила, что «НЕПРЕМЕННО переспала бы с ним»).
– Хочешь положить ладан в тапочки, дорогой? – как-то раз спросила она у отца, когда мы с Рэйч сидели у нее на кухне и пили воду со льдом.
Увидев, как эта маленькая посторонняя женщина с блестящими волосами обнимает нашего отца, мы встревоженно переглянулись. Я не понимала, как он может так открыто демонстрировать свою привязанность к другому человеку. Как может он называть ее «дорогой» – ведь этим словом он все еще по привычке называет нашу маму? В доме этой экзотической, гламурной женщины с тихим дзен-садиком и безукоризненно белой кухней он казался чужим. Словно потрепанная пишущая машинка в современном офисе.