Уэст молча терпел всю суету с одеванием. Флинч по возрасту старше покойного герцога, но вел себя с Уэстом, как наседка с цыпленком. Уэст никогда не укорял старика. Слуга исполнял свои обязанности превосходно, и Уэст всегда мог на него положиться. Поскольку за последние несколько лет Флинч приобрел одышку вкупе с несколькими лишними килограммами и колени его угрожающе хрустели, когда ему приходилось сгибать их, поднимаясь по лестнице, Уэст решил, что не имеет права лишать его работы ни при каких обстоятельствах.
– Я еще не развалился на куски? – спросил Уэст, повернувшись лицом к зеркалу.
– Вне всяких сомнений, ваша светлость, – ответил Флинч.
– Мне бы порошок от головной боли.
Флинч кивнул. Уэста всегда удивляла его способность сохранять ангельское спокойствие и не менять выражения лица ни при каких обстоятельствах.
– Сейчас вам его принесут.
– В комнату для завтрака, Флинч.
– Хорошо.
Рия ждала его в том же черном платье, что и накануне. Пятна от воды и нашлепки грязи, украшавшие подол вчера, исчезли, очевидно, благодаря усилиям горничной. Тщательно выглаженное, сегодня оно выглядело прилично, но не более того. Рия не могла не почувствовать некоего неудобства, когда Уэст появился в столовой во всем свежем. Вчера вечером он вел себя несколько развязно, сегодня он предстал как само воплощение приличий.
Лицо Уэста, лишенное высокомерия, характерного для его отца и брата, не выражало ни приветливости, ни дружелюбия. Вежливая улыбка, чуть приподнятая точеная бровь, холодноватый блеск в глазах создавали дистанцию между ним и другим человеком. Очевидно, такова его жизненная позиция: положение наблюдателя устраивало его больше, чем участника какой-либо драмы. Ни той, ни другой ямочки на его щеках не наблюдалось.
У Рии сложилось впечатление, что мрачноватая серьезность вообще-то совсем для него не характерна и ему пришлось натянуть на себя подобную маску с некоторым усилием. Едва ли его сегодняшний серьезный и мрачноватый вид можно принять за дань уважения к его отцу. Скорее он решил, что ему будет легче сложить с себя полномочия по опекунству над ней, если он сделает подобный шаг в повелительной, несколько надменной манере.
Она подумала, что для нее было бы приятнее, если бы он приставил ей нож к горлу.
Уэст едва заметно поклонился, и глаза его блеснули одобрительно, когда он окинул ее взглядом.
– Хорошо выглядите. Вас устроили апартаменты?
– Да, спасибо. С вашей стороны очень любезно обо всем позаботиться.
– Любезно – нет, необходимо – да.
Ну что ж, он задал тон, значит, так тому и быть, подумала Рия. Доверительной беседы не получится. Он не желает. Создавалось впечатление, что он еще не все сказал по поводу неадекватности ее поведения и ждет возможности высказаться.
Уэст жестом пригласил Рию к буфетной стойке. Сняв крышки с блюд, он предложил ей наполнить свою тарелку. Стараясь не выдавать своего изумления, он смотрел, как она кладет на свою тарелку ломтики ветчины, помидоры, тосты с джемом. Когда оба сели за стол, Рия взяла яйцо всмятку, ложечкой разбила скорлупу и принялась очищать ее. Только тогда до нее дошло, что Уэст ограничился чашкой кофе.
Рия медленно опустила ложку. Она увидела себя со стороны. Уличная оборванка, готовая наброситься на еду.
– Что вы делаете? – спросил Уэст.
Все, что осталось от ее достоинства, пошло прахом в тот момент, когда ее голодный желудок громко напомнил о себе урчанием. Она хотела извиниться, но губы вдруг отказались слушаться, И лицо густо залила краска.
Вероятно, прошло немало времени, когда Рия ела в последний раз. Уэст с грустью посмотрел на нее.
– Ешьте, – велел он тем тоном, который не терпит возражений. – Не церемоньтесь. Я сам не церемонюсь.
От стыда она не могла поднять глаз. Она смотрела то на тарелку, то на собственные колени. Она едва смогла разжать пальцы, чтобы отложить в сторону ложку.
– Только не говорите, что такой пустяк, как случайное нарушение застольного этикета, может вас сразить. – Уэст положил к себе на тарелку горячую булочку с парой ломтиков бекона. – Вы бы меня разочаровали, особенно после вчерашнего. Вчера, признаться, меня потрясло ваше умение держать удар. – Наблюдая за ней краем глаза, он разрезал булку и намазал маслом обе половинки. Поскольку она все не приступала к еде, он взял свое яйцо и громко треснул ложкой по скорлупе, восприняв как хороший знак то, что она вздрогнула от громкого звука; плохо, если бы она по-прежнему отказывалась есть. Ему ничего не оставалось, как с воодушевлением приступить к еде. Может, так он вернет ей аппетит.
Рия взяла в руку тост с джемом и начала есть, тщательно следя за тем, чтобы откусывать по маленькому кусочку.
– Видит Бог, вы упрямы. – Уэст произнес свои слова вскользь, без всякого нажима или озлобления. – Мне кажется, вы бы предпочли умереть от голода, лишь бы не упасть в моих глазах. На вас как-то не похоже.
Взглянув на него искоса, Рия вздохнула:
– Вы намерены развивать подобную тему, да?
– Пожалуй.
Наверное, сухость его тона заставила Рию чуть-чуть улыбнуться. Она не могла предполагать, что у него такое особенное чувство юмора, и уж тем более что ей оно понравится. Последнее время в ее жизни представлялось так мало поводов для улыбок, что она не смогла избежать искушения.
Рия заставляла себя есть медленно, невзирая на голод. Время от времени ей приходилось прижимать ладонь к подреберью в попытке унять урчание в животе, и каждый раз она замирала от смущения, осторожно поглядывая на хозяина дома, чтобы понять, увенчалась ли ее очередная попытка успехом. Ей показалось, что ему надоело ее дразнить, вопреки его же утверждению. Он ел медленнее, чем она, и выпил три чашки кофе, в то время как она одолела лишь одну чашку какао. Она спрашивала себя, как ему удается не морщась глотать черную горькую жижу. Но, похоже, для Уэста напиток оказался привычен. Он лишь время от времени поглядывал на нее из-под полуопущенных век с умеренным любопытством.
Уэст обрадовался, когда она положила себе еще еды без поощрения с его стороны, потому что он с трудом заставил себя доесть то, что лежало у него в тарелке, не говоря уже о добавке. Он не настаивал, чтобы она рассказала ему, что за беда погнала ее из Гиллхоллоу в Лондон. У них еще хватит времени поговорить, хотя он надеялся, что рассказанное ею скорее всего забавно, нежели утомительно. Впереди его ждал тяжелый день, полный скуки, и первым испытанием его терпению станут похороны отца. Он знал, что будет объектом перешептываний и косых взглядов. Но избежать их, как бы ему ни хотелось, он не сможет. В конце концов, такое событие он не мог проигнорировать, как игнорировал до сих пор всевозможные светские сборища. Обстоятельства и тяжелая, до сих пор не утратившая способности манипулировать им, рука отца вытолкнули его на сцену, сделав центром внимания многочисленного собрания. Любой на его месте потерял бы аппетит.
Уэст поставил чашку на стол и отодвинул тарелку. Слуга подошел и убрал грязную посуду, после чего Уэст жестом отослал его прочь. В отличие от многих других себе подобных с достатком скромнее или выше его Уэст всегда чувствовал присутствие слуг. Он никогда не мог притворяться, что их нет, когда они в доме, и потому никогда ничего не обсуждал в их присутствии. Он-то знал, какие тайны открываются перед горничными и привратниками – во время обеда, например. Каких только вещей не говорят между шербетом и портвейном, не замечая тех, кто может подслушать и сделать выводы. Уэст и сам не раз пользовался подобной уловкой, когда ему приходилось что-то разведать. Достаточно переодеться слугой – и дело в шляпе. Прятаться на самом видном месте – так он называл свою тактику, когда обсуждал кое-какие дела с полковником Джоном Блэквудом, своим руководителем в министерстве иностранных дел.