– И она его приняла? – спросила Рия.
– Принимала. Временами. Она любила его и ненавидела себя. А может, ненавидела и себя, и его.
– Но она любила тебя, – проговорила Рия. – Она всегда тебя любила.
Он усмехнулся устало:
– А разве так важно, чтобы она меня любила?
Рия смотрела на него во все глаза, и сердце ее колотилось где-то в горле.
– Успокойся, Рия, – нежно погладил он ее. – Меня не обошла ее любовь.
Он не мог ее успокоить такими словами.
– Расскажи о своей матери, Уэст.
Он долго не отвечал.
– Я думаю, ты не поверишь мне, но она была веселой. Может, немного нарочито веселой и жизнерадостной. Она держала голову высоко и не собиралась ни перед кем оправдываться. То, что она знала правду о своем положении, служило ей щитом. И щитом мне тоже. При ней никто не смел назвать меня бастардом.
– А когда она не находилась рядом?
– Уже другая песня.
– Значит, ты не знал правду?
– Нет. Теперь я понимаю, что она не могла мне ее доверить. Мой отец становился весьма влиятельным политиком, и его успех зависел от ее молчания, и моего тоже. Меня всегда признавали сыном герцога. Никто не сомневался в этом. То, что у него есть побочный сын, никого не удивляло, разве что в Амбермеде. Моя мать жалела леди Джейн, хотя чувства ее едва ли находили отклик в герцогине. Герцогиня ненавидела мою мать, но она, вероятно, боялась ее даже больше, чем ненавидела.
– Она знала о первом браке твоего отца?
Уэст хрипло рассмеялся:
– Нет, определенно нет. – Он успокоился и стал серьезным. – Она знала, что мой отец навещал мою мать и подарил ей коттедж, о котором я тебе рассказывал. Она обнаружила, что он оплачивает мое обучение в Хэмбрике и затем в Кембридже. Она считала, что такое отношение к бастарду ненормально.
– Он действительно поступал щедрее, чем большинство мужчин на его месте.
– Разве? Такова цена, которую запросила моя мать. То, что герцог согласился платить, говорит о том, как сильно он ее хотел.
– Может, его мучило чувство вины.
Уэст покачал головой:
– Герцог не испытывал многих чувств из тех, что терзают обычных смертных.
Рия села в постели. Она посмотрела на него сверху вниз, в глазах у нее стоял вызов.
– Тогда как ты объяснишь, что герцог сделал признание о своем первом браке перед смертью? Я не думаю, что ты смог бы стать девятым герцогом Уэстфалом, если бы у твоего отца отсутствовало чувство вины.
– Ты думаешь, я хотел получить его наследство на таких условиях? Самодовольный ублюдок, мой отец хотел перед смертью облегчить душу. Вот зачем он так сделал – не для меня, не для Мег, для себя самого. Он мог в любое время все расставить по местам, но он выбрал самое для себя удобное. Он презирал меня, Рия. Если он и питал ко мне какие-то чувства, то, прежде всего отвращение.
– Он не тебя презирал, а себя, – тихо уточнила Рия. – Я вообще не считаю, что он тебя презирал. Я думаю, что он презирал себя за то, что не мог стать лучше, чем есть, не мог подняться над условностями, побоявшись сломать себе карьеру. Он хотел бы быть человеком, способным вынести то, что будут говорить о нем другие, и в то же время не растерять гордость. Ты прав, ему далеко не все равно, что о нем думали. Но мне кажется, он человек, который хотел бы поступать по чести, а не делать лишь то, что требуют условности.
Рия положила ладонь Уэсту на грудь.
– Я верю в то, что он хотел бы стать таким, каким стал ты.
Уэсту показалось, что маленькая и легкая рука Рии налилась свинцом, так сдавило ему грудь. И в горле встал ком.
– То, что я бастард, сделало меня тем, что я есть. Я должен поблагодарить его за это, Рия? – Он накрыл своими руками ее руку. – Ты хочешь, чтобы я захотел вычеркнуть из памяти годы, когда он навещал мою мать, будучи не в состоянии сделать то, что должен сделать честный человек? Мой отец слишком плохо знал меня как ребенка, чтобы понять, каким я стал мужчиной.
– Он оказался слабым, – убеждала Рия. – Слабым, но не злодеем.
Уэст не вполне с ней согласился.
– Слабость преумножает зло.
– Да. – Наверное, он не осознавал, как сильно сжал ее руку. Она позволила ему делать ей больно, потому что он нуждался в ней сейчас, и отпустить его значило предать. – Слабость на многое способна.
Он посмотрел на нее и улыбнулся:
– Как? Ты не хочешь со мной поспорить?
– Нет. Я уже поняла, что спорить не всегда необходимо и не всегда мудро. – Она почувствовала, как пальцы его разжимаются, но так же неосознанно. Она наклонилась к нему, едва касаясь, поцеловала в губы, успев распрямиться, до того как он соблазнил бы ее на что-то большее, что не входило в ее намерения. Не всегда слабость преумножает зло, думала она. Один раз надкусив от яблока, слабый не в силах отказать себе еще в одном кусочке. – Когда ты узнал правду? – спросила она. – Я думаю, что не от поверенного отца. Мистеру Риджуэю не хватило бы мужества тебе обо всем сказать. Он и так, бедняга, настрадался.
– Именно, – подтвердил Уэст. – Я думаю, он решил, что я убью посланника. Уверен, что герцог предупредил его, что я не стану слушать благодушно. – Уэст почесал подбородок, на котором появилась щетина. – Моя мать рассказала мне о своем браке, когда я учился в Кембридже. Она посчитала, что я уже достаточно созрел, чтобы принять новость.
– А ты?
– Две недели я пил и кутил без продыха.
– Понимаю.
– Потом я поехал в Лондон на встречу с отцом.
У Рии распахнулись глаза. Она догадывалась, что за встреча могла произойти.
– И о чем вы говорили?
– Я вызвал его на дуэль. – Уэст видел, что у Рии не хватает слов для выражения своего ужаса. – Он отказался от дуэли, сказав, что я пьян и за свои слова не отвечаю.
– Он сделал тебе одолжение.
– Не знаю. Я часто задавался вопросом, почему он так сказал. В тот момент я был абсолютно трезв.
– Тебе не приходило в голову, что он не хочет взваливать на твои плечи грех отцеубийства?
– Притормози, Рия. Ты и так уже почти причислила его к лику святых.
Рия не шутила и не насмешничала.
– Человек, который исполосовал твою спину, содрав лоскутьями кожу, не может считаться святым, – резко напомнила она, – но я не считаю его и дьяволом. Ты пошел к своей матери и потребовал от нее отчета в ее выборе? – Ей показалось, что у него зачесались руки ее ударить, и она приняла бы удар, потому что знала, на что шла, когда задавала свой вопрос.
Уэст руки на нее не поднял, но кулак сжал.
– Ты бесстрашна, – оценил он наконец. Он поднял руку и медленно разжал пальцы, коснувшись ее шеи. Она не шелохнулась, не шелохнулась и тогда, когда он нащупал рубец – свидетельство того, что и она когда-то познакомилась с тростью герцога. – Расскажи мне о своем шраме.
– Ты знаешь.
Он подозревал, но не знал.
– Он ударил тебя. – Рия кивнула, но Уэст видел, что она с любопытством на него смотрит. – Он злился на тебя?
– Нет. Вовсе нет. Он злился на… – Она замолчала, собираясь с мыслями. – Ты не помнишь? Я всегда думала, что ты помнишь.
Его указательный палец скользил по рубцу вверх и вниз.
– Я не понимаю. Что я должен помнить?
– Ты мне в самом начале говорил, что помнишь обстоятельства нашей первой встречи.
– Я не забыл. Я ношу на теле напоминание.
– И я тоже.
Между бровями Уэста легли две глубокие складки.
– Я не понимаю, – с волнением в голосе проговорил он. – Как ты… – Он замолчал, потому что внезапно вспомнил тот миг с кристальной ясностью. Он снова лежал распростертый на колкой траве в разорванной в клочья, как и кожа на спине, рубашке. Он слышал свистящий звук трости из слоновой кости, взметнувшейся вверх и прорезавшей воздух, и потом обжигающую невыносимую боль. Удивление, недоумение, тоска преданного всеми прорезала его душу в очередной раз, как вдруг что-то упало ему на спину – нетяжелое и теплое, и, когда трость отца взмыла в воздух вновь, он уже не чувствовал боли, настала благословенная темнота.