«Ничего себе! – поразилась Тома. – Значит, не дикари!»
Что это не дикари в каменных джунглях, уверяла и здешняя посуда. Огромные каменные бочки и сосуды с идеально ровной поверхностью, ровные каменные стены и коридоры – все было сделано тщательно и аккуратно.
Старушка кряхтела, обливаясь потом и, спохватившись, Тамара все-таки вспомнила, что старшим надо помогать. Наполнив емкость, Та вручила ей небольшой кувшинчик и показала, куда идти дальше. Томка судорожно соображала, как мыться в тазу, если любой может зайти, и стоит ли содержимое кувшина лить в воду?
Больше Та молча вздыхать не могла. Бормоча под нос ругательства, знаками велела Тамаа тащить таз за ней и направилась в другой зал, наверно, женский. Там велела раздеться, и Тома, превозмогая стыдливость за свое тело, вынуждена была подчиниться. Разглядывая новое тощее тельце со множеством синяков, пришла к мысли, что ее часто били.
Женщина поморщилась.
«Наверно, из-за жалости, иначе, вряд ли бы со мной возилась», – теперь грустно вздохнула уже Тамара.
Старушка протянула кусок ткани и показала знаками, что его следует намочить и протереть тело.
«Называется – размажь грязь по телу! Это не дома в ванной плескаться!» – но деваться некуда, пришлось подчиниться.
Старушка откупорила кувшин, налила содержимое на влажную тряпочку и велела натереться. Когда на теле стала появляться жидкая мыльная пена, настроение Тамары улучшилось.
Вымыв голову и сполоснувшись остатками воды из тазика, она почувствовала себя вновь родившейся. Глядя на ее радостное лицо, женщина тоже улыбнулась, а потом подошла поближе и принюхалась. Не уловив от Тамаа ничего, кроме запаха травы, осталась очень довольной.
Пока Тамара мылась, Та достала из сумки чистые вещи. Тома радовалась, надевая чистые серые холщевые штаны по колено и тунику с рукавами. Жизнь налаживалась!
На обратном пути она гримасой и прижатой рукой к животу намекнула, куда ей надо, и ее повели знакомиться с местной канализацией. На каждом ярусе в разных местах было несколько больших комнат, в которых стояли бочки. По завершении нужно было засыпать все песком, которого здесь натаскали в изобилии.
«Ну, хотя бы не как в Версале!» – заметила Томка. Позже поняла: горшками здесь тоже пользовались, но все равно в итоге приходили к тем же бочкам.
«Надо же, даже туалеты прилично выглядят!» – вспоминая общественные туалеты, которые знала раньше, она начала сомневаться, кто же дикари.
Если бы возвращалась обратно в комнату одна, без проводницы, ни за что не нашла бы дорогу назад. Множество переходов и страх перед здешними людьми заставляли Тому паниковать.
«Кто-то из них меня бил! Теперь я их не помню, а они где-то рядом и ждут своего часа. А если меня бросили живой на съедение Хрюше, то желающих со мной расправиться должно быть немало! – только об этом она и размышляла. – Думай Тома, думай, если хочешь жить!»
После возвращения в комнату Тамару еще раз накормили, но в этот раз лепешек оказалось больше, что несказанно радовало. Зелеными они были из-за необычной муки, а вот слизь, которая вначале выглядела противной, на самом деле была медом.
Уминая за обе щеки сладкое угощение, казавшееся необычайно вкусным, Тома радовалась жизни. Если бы сейчас дали простую вареную картошину, не задумываясь, съела бы ее вместе с кожурой. Насытившись, откинулась к стене и погладила живот, тем самым вызвав улыбку у Та.
– Хорошо-то как! – нараспев произнесла Тамара.
Та о чем-то спросила, но Томка не поняла ни слова. Чтобы не сердить единственную женщину, которая к ней хорошо относится, решила напомнить, что не понимает.
– Я не понимаю, – грустно пояснила она, разведя руки по сторонам, и отрицательно повертела головой.
На лице женщины появилось озабоченность. Немного постояв в раздумьях, старушка вышла, а когда вернулась, протянула Тамаре еще одну лепешку.
– Спасибо! – пораженная добротой Томка расплакалась. Та тоже расстроилась.
А потом женщина стала указывать на вещи и называть их, требуя, чтобы Тома повторяла за ней.
Помощница думала, что у Тамаа исчезла память, поэтому терпеливо повторяла слова вновь и вновь, но все оказалось гораздо хуже. Девчонка немилосердно коверкала слова, словно во рту у нее был не язык, а неповоротливая палка, постоянно забывала их и бормотала что-то невообразимое.