— Вадим Сергеевич, я ее подгоню! Вы на дорогу выходите, к повороту.
— Машина в лагере…
— Нет, я поставил ее за пригорок. Забыли? Вы сами приказали, Вадим Сергеевич.
Вариант с автомобилем посчитали оптимальным.
Когда Лабазнюк вывел Севу и Михаила к грунтовке, Хайруло ждал их в знакомом «Газ-66». Без лишних церемоний все трое влезли в кузов. Ящиков уже не было, зато на сидении лежал спальный мешок и пара телогреек. Все это подстелили, чтобы не сидеть на голом железе.
— Хайруло! — крикнул Лабазнюк. — На основной дороге налево свернешь, на Айни.
Машина рванула с места, понеслась вдоль озера. Грунтовка скоро закончилась, и хоть асфальтовое покрытие оставляло желать лучшего, уже не так трясло, да и пыли заметно поубавилось. Можно было говорить, не опасаясь прикусить язык.
— Доедем до райцентра Айни, дальше либо прямо, в Пенджикент, потом в Самарканд, либо направо, через Шахристанский перевал в Ленинабад, и на Ташкент, — объяснял Лабазнюк. — Кстати, документы у вас есть? Через границы придется ехать…
— У меня нет с собой, — ответил Всеволод осторожно.
— А у меня, откуда, — хмыкнул Солнцев совершенно спокойно. — Я и в глаза не видел, какие они, документы эти.
— Ну, хотя бы, охранная грамота, какая… Что там, в твоем веке, было в ходу? «От князя Володимира, прозванного Красно Солнышко, сия грамота дадена схимнику Солнцеву М.Е. в лето девятьсот… дремучего года, дабы посадские людишки не чинили сему достойному мужу препон…», — ерничал Лабазнюк. — Вот бы на таможне обалдели, увидев такую ксиву!
Ко всем возвращалось, понемногу, душевное равновесие. Геолог, все еще мрачный лицом, говорил спокойнее, шутил. Сева с Михаилом в ответ переглядывались и улыбались. Егорыча, похоже, не смущали такие пустяки, как отсутствие каких-то, непонятно для чего нужных, бумажонок. Его младший товарищ, напротив, понимал, что «без бумажки ты — какашка», и опасался столкновения с представителями власти, но отчего-то уверился — вопрос разрешиться сам собой. Он спросил, небрежно так:
— И что теперь делать?
— Ничего. Хайруло у нас мастак переходить границы. Не впервой ему. Придумает чего-нибудь. Кстати, как ты думаешь, Сева, на чем мы едем? На какой машине?
— На обыкновенной. Газ-66.
— Э, нет! Это для нас, а тем, кто со стороны смотрит, видится совсем другое: лимузин или шведский двухъярусный автобус с тонированными стеклами.
— Как так?
— А вот так. Сам увидишь потом…
— Лучше бы наоборот: мы в лимузине, а со стороны пусть видят ваш драндулет, — огрызнулся Всеволод.
— Обижаешь, — усовестил привереду Лабазнюк. — Наш вездеход, хоть и не новый, а фору любому «лендроверу» даст! Вот подвески жестковаты — это да.
Слова Лабазнюка о том, что Хайруло придумает, как перейти границу, а главное тон, каким это было сказано, сдули с парня веселость. Сева, вдруг, ясно осознал: он еще не дома. Тут, хоть и ближнее, но зарубежье, чужая страна со своими законами, писаными и неписаными, и здесь убивают!
За бортом машины была сплошная темень, лишь вода поблескивала в шумной реке. Промелькнули тусклые огни в одноэтажных строениях небольшого поселка; автомобиль выкатился на основную трассу, бесконечно длинной змеей петляющую по узкому Фандарьинскому ущелью.
Совершенно фантастическим смотрелся, наверное, сверкающий лаком и никелем автобус, — европейское чудо с мягкими рессорами скандинавской стали, — на древней азиатской дороге, которая, как уверял Лабазнюк, не ремонтировалась со времен Чингисханова нашествия. Справедливости ради нужно отметить, что ехали по местами битому, но асфальту; кое-где по бокам стояли полосатые столбики и бетонные ограждения, вспыхивали люминесцентными красками указатели.
Зажатая между скальной стеной и обрывом трасса была пуста в этот ночной час. Слева, на слиянии Фан-Дарьи с крупным притоком, вынырнул из темноты странный населенный пункт: городского типа микрорайон из стандартных панельных пятиэтажек, совершенно неуместных среди диких скал. Торец ближайшего к дороге дома представлял собой панно, подсвеченное фонарями, на нем Ленин в полный рост. Обычный плакатно-безликий Ильич с бородкой, в кепке, с приклеенной улыбкой, но шагающий по… человеческим черепам. Автор, должно быть, собирался изобразить брусчатку Красной площади, или просто булыжную мостовую, а получилось нечто напоминающее фрагмент «Апофеоза войны» Верещагина. «Чур, меня, чур!», — пробормотал Всеволод, увидев жуткое творение неизвестного художника.
— Сарвада, — огласил название странного поселка Лабазнюк. — Там есть достопримечательность: крепостные развалины начала девятнадцатого, кажется, века. Однако, любой местный житель станет уверять вас, что это крепость Македонского, ха-ха… Без Александра Филипповича, ну никак! А что самое интересное — доля правды здесь все-таки есть. Археологи утверждают, дескать, сия цитадель разрушалась и вновь отстраивалась неоднократно, а самые древние части кладки в основании стен относятся к эпохе Александра.