Сева чувствовал: долго он не выдержит.
— Севочка, живой!
Ирма хлопотала над ним, как над спасенным из зубов собаки котенком. Молодой человек долго не мог придти в себя. А когда обрел, наконец, способность рассуждать спокойно, то засомневался: а было ли путешествие в прошлое на самом деле? Или то был морок, наведенный ведьмой? Ирма, на все его вопросы отвечала в такой манере, что было не понять, шутит она или говорит серьезно…
Ну отчего все события в жизни Севы, связанные с этим полу-островом складываются так… так… сурово, что ли?
Оба раза жестокие уроки: не верь начальникам — в первый раз, и не иди на поводу у женщины — во второй.
Или это что-то большее? Судьба хочет дать Севе понять, что все уроки только тогда чего-то стоят, и тогда хорошо усваиваются, когда не рассказываются, а вбиваются?
Но что именно должен он, Сева, вынести из эпопеи с Арконой?
Сева лежал, с достоинством принимал хлопоты Ирмы, и занимался самокопанием. Он чувствовал: в нем что-то изменилось. Но что, и почему?..
XI. Поворотный момент
Всеволод решил, наконец, осуществить все время откладываемый визит к Арнольду Адольфовичу.
— К Велеречеву? — переспросил Егорыч, когда Сева проинформировал его, что собирается пойти в «сорок седьмую».
Стажеру показалось, будто шеф не одобряет его намерения, а потому тут же уточнил:
— Или не надо?
— Отчего же, сходи. Знаешь, где он сидит?
Вопрос звучал бы, вероятно, двусмысленно, но только не в устах Солнцева. Не так давно Сева был свидетелем пикировки шефа с представителем некой фирмы из Нижнего Тагила: тот съехидничал, мол, «сидеть» не нужно совсем, мол, не «садитесь», а «присаживайтесь», и так далее. Солнцев с простецкой улыбкой тут же рассказал историю о знакомом человеке, чей прапрадедушка здесь, в Соловейске, сидел при царе Алексее Михайловиче Романове воеводой…
— Да. Арнольд Адольфович объяснил, как его найти.
Сева замялся. Формально добро было получено, но осталось ощущение, что встреча с Велеречевым Егорычем не приветствуется. Молодой специалист принялся оправдываться:
— Я на субботнике был, помните? Когда возвращались, Арнольд Адольфович рассказал про александриты, вот я и поинтересовался насчет философского камня. Он тоже, вроде как… драгоценный.
— Ну, и…
— Адольфович предложил поговорить у него в кабинете.
— Про меня спрашивал?
— Кажется… Хотя нет, он спросил, не у вас ли я работаю, и всё.
— Понятно.
Егорыч вздохнул, как человек, которому предстоит совершить что-то важное сию минуту. Глубоко и энергично. Словно тяжелоатлет перед выходом на помост.
— Давай. Сходи. Не упускай ничего, никаких нюансов. Чует мое сердце, что эта встреча может оказаться очень важной.
— В чем?
— Ох, Сева, не скажу. Знай мы все заранее, какой унылой бы стала наша жизнь… Заметь: мы даже книгу любимую перечитываем потому, что забыли какие-то моменты. Или, приобретя новый жизненный опыт, надеемся обнаружить там новые черты и грани. А твоя, Сева, какая книга любимая?
«Какая моя любимая книга?», — подумал Юрин. Ему внезапно захотелось изречь нечто необычное, значительное, такое, что осталось бы в веках, что-то типа «та, которую я когда-нибудь напишу». Чуть было не ляпнул глупость — вовремя спохватился. Стушевался и произнес тривиальное:
— «Мастер и Маргарита».
Шеф состроил кислую мину, но на словах одобрил:
— Хорошая книга. Перечитай на досуге. А пока ступай Сева, ты же в столовую собирался?
И верно, пора.
Институтская столовая работала два раза в день: с восьми до девяти, и с одиннадцати до двух. Сева случайно обнаружил, что тут можно завтракать. Вначале обрадовался, но вскоре разочаровался.
Во-первых, утреннее меню не отличалось разнообразием. Каша-хлеб-масло-какао/чай. Всё, больше ничего. Причем каша манная или овсяная. Любимой Севиной пшенной, увы, не делали.
Во-вторых, по утрам в столовой царила угнетающая атмосфера. Народу завтракало мало, и подпотолочные лампы, из экономии, включали только в одном месте зала. Остальная часть помещения оказывалась лишь чуть освещенной слабым утренним светом, проникающим сквозь запылённые тюлевые шторы, отчего создавалось ощущение, что находишься в склепе или, по меньшей мере, в морге. Сумрачные лица окружающих только усиливали чувство пребывания где-то «там». Утро — тяжелая, не радостная пора. А тут еще и особый контингент: не от хорошей жизни люди пришли завтракать в столовую. Исключения бывали. Но, как знать, может, лучше бы их не было?