Дьякон повернул женщину спиной, продолжал осмотр.
— Вот! — вскричал он, указав на родимое пятнышко между лопаток. — Печать Диавола!
В пятне, обладая известной долей фантазии, — подумалось Севе, — на самом деле можно было увидеть изображение рогатой головы. И этого довольно, чтобы осудить человека на мучительную смерть?!
— Какая вина на ней? — вопросил он грозно.
Судейский развернул свиток.
— … сия Воронцова Дарья в нынешний год из под Рязани переехала на село Покровское… Жила уединенно, с соседями дружбы не водила…
Дальше шли обыкновенные обвинения: случился большой падеж скота, да пожар на селе (сгорели четыре избы) и, главное, сосед Воронцовой сельский староста Иннокентий приметил, как сия жонка, выходила ночью за село, на перекресток дорог, где волшбу творила… При обыске на дому Воронцовой нашлась книга немецкая, не иначе — бесовская. Предъявили книгу: сочинение римского поэта Овидия. Князь подивился:
— Неужто латынь знаешь?
Она кивнула.
— Батюшка, покойник… научил латинской грамоте.
Одоевский-Всеволод задумался. Оговорили ведь женщину. Змеиное отродье!
— Не усматриваю за ней худого. Потребно новое дознанье провести, а покуда, отпустить домой.
— Никак не можно, княже! — возразил судейский.
— Что!! Перечить князю… Пес! Кат!
Тот продолжал гнуть свое:
— В грамоте Патриарха Иоакима сказано: «Чародеи без всякого милосердия да сожгутся»… Жонка с бесами дружбу водит! Сатанинское семя! Наводит порчу, волховством да чародейством промышляет.
— Волховство, говоришь?! Где этот староста Иннокентий, подать его сюда!!
Привели соседа Воронцовой. Он повторил, что третьего дня видел, мол, соседку, стоящую у перекрестка дорог, при полной луне, нагую, жгущую в руке пучок какой-то травы.
— Посередь ночи, говоришь? — строго спросил князь. — А что ты сам-то делал за селом в такую пору?
— Я… эта… корову искал — заблукала иродова скотина.
— Врешь! Какая корова ночью! Да и луна третьего дня не полная была, с неделю уж месяц на ущербе. Хотел напраслину возвести на соседку!? Чаял поживиться ея имуществом, как доносчик!?
Иннокентий бухнулся на колени.
— Княже, прости! Бес попутал. Спьяну мне должно быть пригрезилось. От кума я ночью брел, да за село попал…
— А-а! Так я и знал! Уберите эту собаку шелудивую с глаз долой, — приказал Одоевский, и, судейскому. — Ну, что теперь скажешь!?
— Истинно говорю: ведьма она! Видишь, — указал на шею женщины, — креста нательного нет! Нехристь! Чародейка!!
Рот обвинителя перекосился в хищной ухмылке. Подобно матерому волку, он знал, когда нанести решающий удар, чтоб одним махом прикончить жертву.
Князь не нашелся, что изречь. Судейские явственно алкали крови. Вот, перед ними — ведьма, чернокнижница, слуга Антихриста. Ату её! На костер!!
Дарья не пыталась защищаться, что сочли признанием вины и основанием для вынесения смертного приговора.
Воронцова молча выслушала вердикт, стоя с отрешенным лицом, не проронив и единой слезинки.
— В здравом ли ты рассудке? — спросил князь, вновь подступив вплотную к женщине. — Ведаешь ли, что тебя ожидает?
— Да, — отвечала Воронцова, устало. — Знать тому и быть.
— Как же так!?
Всеволод не мог смириться с ужасной участью, ожидающей женщину.
— Не печалься князь, — прошептала Дарья. — Я хочу умереть… сама. Хворь у меня смертельная. Нет спасения от сего недуга. А что касаемо мучений предсмертных, то их не будет. Я в любой миг могу сделать так, что душа моя оставит бренное тело…
Слушал Одоевский-Всеволод, потрясенный. Горело его сердце от вспыхнувшей любви к женщине.
— Всё знаю князь. Ведаю о страсти твоей… Только не помысли, будто я навела чары колдовские… Прощай, князь. Пусть будет светла печаль твоя.
— Милостивый государь, потрудитесь отвечать на вопросы!
Окрик не оказал надлежащего воздействия на допрашиваемого. Господин в дорогом модном пальто тонкого английского сукна, полез рукой в карман, затем в другой.
— Забыл, черт…
И, обращаясь к следователю:
— У меня при обыске забрали портсигар. Это произвол!
Следователь, не теряя выдержки, достал из ящика стола позолоченную папиросницу и коробок спичек.
— Ваши?
— Мои.
— Возьмите.
Бунич (согласно паспорту) раскрыл портсигар, протянул следователю:
— Не угодно ли?
Всеволод, он же следователь Бессонов, едва сдержался, чтобы не прикрикнуть, указать наглецу его место.