Туманный стой даже не дрогнул.
Ты уязвим, пока ты жив
Адель Лэнгл
— Пупсик, — требовательно сказала мадам Мумеза, поправляя съехавшую шляпку.
— Лютик, — заговорил Намора ласковым голосом экскурсовода, — ты, вероятно, хочешь спросить, почему на них не действует Слово Дардагона. Все проще простого — они духи. Их не сдуть с поверхности мира каким-то Словом. Они остались здесь по собственной воле, не спрашивая ничьего соизволения, явились к Зелгу по какой-то личной причине, и покинут этот мир тоже исключительно по собственной воле.
— Но все-таки Дардагон, — в сомнении протянула мадам Мумеза.
— Дардагон был благороден и великодушен, и к тому же не всемогущ. Он всегда знал разницу между смятенными душами, оставшимися здесь по чистой случайности; жертвами чьей-то злой воли; теми, кого держит на поверхности незавершенное дело или чужой приказ; и теми, кто сделал этот выбор сам, без принуждения, не из каприза, а движимый исключительно великими чувствами. Над последними он не был властен. Вот как, например, я, лютик — я люблю тебя и никогда тебя не покину, пускай бы даже все демоны Преисподней встали между нами.
— При твоей репутации, пупсик, — кокетливо сказала мадам капрал, — ты мало чем рискуешь, делая такое заявление.
Спустя несколько минут заскучавший Сатаран глянул в их сторону и вытаращил глаза от изумления.
— Что они делают? — спросил он у Флагерона.
— Целуются, — ответил огнекрыл с завистливым вздохом.
— На поле боя?
— Где ж еще? Я вам авторитетно заявляю, что любовь на поле боя не только не гаснет, но вспыхивает с новой силой. Уж я-то знаю, что говорю.
— Это уже весь Ад знает, — хмуро сказал Сатаран. — Когда начнется следующая схватка, я вас спрашиваю? То объятия, то вдумчивые беседы, то нелепые угрозы, а когда же дойдет до дела? Я воевать хочу!
Между тем, сражение уже кипело с неистовой силой.
Лорд Саразин, обезумевший Спящий Галеаса Генсена, прилагал все свои исполинские силы, все чародейское могущество, накопленное за предыдущие эпохи, чтобы преодолеть сопротивление кассарийского некроманта и поселиться в нем, как в захваченном замке. Ему нужно было совершить великое деяние — уничтожить личность Зелга, оставив в неприкосновенности его могущество, таланты и наследственные способности. Задача нелегкая, но он неоднократно добивался успеха в подобных колдовских поединках. Он понимал, что на сей раз противник силен, и даже гораздо сильнее, чем он мог предположить, затевая эту авантюру с вторжением в Тиронгу, но все еще не осознавал, с чем именно ему пришлось столкнуться, и удивлялся, что Зелг до сих пор успешно защищается.
Саразину требовалось как-то отвлечь внимание остальных участников сражения от их поединка, и он воззвал к силам Тьмы, желая призвать новых воинов для новой великой битвы. Воззвал, вложив в это колдовство всю ярость и неистовство, всю силу, которая позволяла ему повелевать запредельными тварями, — и замер в недоумении и растерянности. Ничего не произошло, будто его сковали по рукам и ногам тяжеленными железными кандалами, будто его великий дар, словно беспомощного узника, заточили в подземелье, где он может бесконечно и безрезультатно биться головой о несокрушимые каменные стены, причиняя боль только себе самому.
Зелг смотрел на него с нескрываемым сочувствием. С таким же успехом мог бы продолжать сопротивляться до зубов вооруженный рыцарь, попавший в болото. Он бьет мечом направо и налево, он крушит палицей невидимых врагов, схвативших его во тьме, он выкрикивает проклятия — но все бесполезно, он зря тратит и свое воинское искусство, и великую силу. Этот враг иного рода, и он неодолим. Рыцарь обречен. Что бы он ни воображал, на что бы ни надеялся, рано или поздно он проиграет.
Молодому некроманту было немного странно, что ни Узандаф, старавшийся приобщить его к семейным тайнам, ни множество всесильных предков, оставивших после себя горы поучительных воспоминаний, не сообщили ему главного: что быть некромантом — значит не повелевать мертвыми, а говорить за них, помогать им, осуществлять их последнюю волю, защищать тех, кто уже не может защитить себя сам.
Здесь, на Кахтагарской равнине, состоялось столько решающих сражений, что самые знаменитые историки давно уже сбились со счета. В этой земле лежало столько павших воинов, что их с лихвой хватило бы на несколько армий, гораздо более многочисленных, чем войска Трех Королей. И все они, не вернувшиеся домой, хотя обещали это родным, не погребенные, не оплаканные, не отпущенные на свободу, взывали о помощи, милосердии и возмездии. Он слышал их всех. Они тянулись к нему со всех сторон, каждый со своей болью и обидой. Его сострадание и жалость облегчали их вековые мучения, и поэтому кассарийский некромант стал самым важным существом в их послесмертном бытии. Они надеялись только на него и предлагали взамен помощь и защиту. Зелгу лишь оставалось принять их — он дал согласие, и море силы, сотую долю которой его предки с таким трудом добывали заклинаниями и ритуалами, легло у его ног. Он мог черпать столько, сколько считал нужным.