Так могло длиться часами. И что там ни говори, поток воспоминаний лучше такой кибернетики.
— Привет! — Зуев появился неожиданно. Они обнялись. — Ты похож сейчас на моего командира.
— В чем дело? — Иванов был рад улыбке Зуева, рад его одеколонному запаху и всему его беззаботному виду. В гражданском Зуев выглядел значительно старше.
— Мой командир тоже начинает лысеть. Не остроумно?
— Пока ты ныряешь в Атлантику, мы не сидим сложа руки. Лысеем. Разводимся.
Зуев сморщился. В семейной истории своей сестры и Александра Николаевича Иванова он долго держал вооруженный нейтралитет. Но события развивались довольно своеобразно: сестра заявила недавно, что ни о чем так не мечтает, как стать матерью-одиночкой. Интересно, знает ли об этом товарищ нарколог? Иванов спросил:
— Ну? Привез ты мне тельняшку? Или, на худой конец, рубаху разового использования?
Шашлычная, о которой только что так хорошо мечталось, куда-то исчезла. Пруд был, а шашлычной не было. Лебеди плавали в одиночестве.
— Мы не перепутали пруды? Иной раз моря перепутаешь, и то не так обидно, — грустно сказал Зуев.
— Ты что, всерьез?
— Что?
— Насчет морей.
— Быват! Как говорят чалдоны, все быват. Там же темно, ничего не видать! — весело болтал Зуев.
Шашлычную они все же нашли, хотя и другую, без лебедей. Самообслуживание повергло Зуева в меланхолию, но тут уж Иванов оказался в своей стихии. Он усадил приятеля за столик, состоящий из алюминиевого каркаса и пластиковой столешницы. Велел сидеть. Шашлыки оказались на настоящих шампурах, очередь шла достаточно быстро. Но когда Иванов оглянулся, то пришел в ужас: на столике уже стоял коньяк и какая-то минералка. Он принес шашлыки и сел с видом обреченного.
— А что? — ёрничал Зуев. — Слушай, ведь я забыл, что тебе нельзя, что ты вроде попа, наставляешь народ на путь истинный.
— Наставишь тебя.
— Ну, ну, ладно. Скажи какой-нибудь афоризм. — Зуев разлил и поднял стакан. — С некоторых пор я возненавидел этот кавказский обычай: говорить тосты.
— Пожалуйста. Вот что сказал, например, Паскаль: «Есть пороки, которые держат нас во власти только с помощью других пороков. Если отнять ствол, они уничтожаются, как ветви».
— Алкоголь — это и есть ствол? — прищурившись, Зуев разглядывал коричневую жидкость на свет. — Паскаль прав, от спиртного рожа моя становится, как головешка. Меня сразу бросает в жар.
— А ты сними свой шкурный пиджак.
— Почему он шкурный? — обиделся Зуев.
— Теленочек бродил где-то у озера Балатон. Травку щипал, — Иванов с отвращением отхлебнул коньяку. — А тут с него — р-раз! — и кожу содрали. Сделали тебе пиджачок.
— А чего ты его жрешь, этого теленка?
— Ошибаешься, шашлык свиной.
Так они болтали минут пятнадцать, пока бутылка наполовину не опустела. Иванов спросил, приглашен ли Зуев на день рождения Любы Медведевой. Зуев был оскорблен таким вопросом. Начиная с восьмого класса он ежегодно, если не считать двух автономных плаваний, отмечал этот день на даче Зинаиды Витальевны.
— А Бриш? — спросил Иванов.
— То же самое. А что? — Лицо Зуева как бы сияло.
— Так. Ничего. — Теперь Иванов сам добавил в стаканы.
— Ты жениться не думаешь? — спросил Зуев.
— Однажды я уже сделал это. Никакого желания повторяться у меня нет.
— Представь, сестрица говорит то же самое.
— То же, но с других позиций.
— С каких?
— Она боится, что потеряет свою драгоценную свободу. А я боюсь потерять свою несвободу. Есть разница?
— Что-то уж больно мудрено… — крякнул Зуев. — Мне мерещится, что вы вернетесь к исходным позициям.
— Это зависит от нее. Слушай, давай сменим пластинку. Я не о себе хотел толковать.
— О ком же? Если обо мне, то не стоит. Про свою благоверную я знаю все. Четко докладывают…
— Я хотел поговорить с тобой о Медведеве. Вернее, о Любе.
Иванов знал и раньше, что всякий раз при упоминании этого имени глаза Зуева зажигаются новогодним огнем. Но он не знал еще, что горят они так откровенно, так долго и так радостно.
— Бедный Медведев, — ехидно сказал Иванов, имея в виду и себя, и Зуева.
— Почему это он бедный? — вскинулся Зуев.
— По той самой причине, что и ты! — жестко сказал Иванов, чувствуя, что говорит не он сам, а какая-то иная, совсем посторонняя сила. Зуев отрезвел, его веселая беззаботность исчезла. Он произнес тихо: