«Почему именно восемь, а не семь и не десять», — подумала Люба.
Праздник был безнадежно испорчен. Она взяла из сумочки десять рублей и в сердцах бросила их на стол. Потом устыдилась и улыбнулась. Наталья взяла деньги и с неожиданной послушностью встала, покачиваясь, сходила в туалет, потом взяла свою отвратительную сумку и, стараясь ступать бесшумно, прошла к выходу. «Неужели уйдет?» — подумала Люба.
Но из прихожей Наталья пьяной походкой направилась прямиком в гостиную, где звучала «Баркаролла» Чайковского.
— Ты с ума сошла? — Люба схватила гостью за руку, едва ли не силой утащила обратно на кухню. — Посиди одна! Очень прошу…
И умоляюще погладила костлявое плечо Натальи.
— Ладно, ладно! Я посижу и одна. Только бы твой Мишка не пришел, он меня не может терпеть. Я ведь вижу, все вижу…
Совсем расстроенная, Люба прошла в гостиную, где было очень шумно. Она видела каждого из ребят всего по два-три раза и в общем-то не пыталась четко запомнить имена, казалось, что имена у них одинаковые. Где Виктор, а где Володя, сразу было не разобрать, но лица, волосы и фигуры у всех разные. И Люба про себя называла их по-своему: этот кругленький, этот цыган, а вон тот, самый стеснительный, напоминает известного киноактера. За глаза она так и называла его: «этот киношный мальчик». «Мама, ну почему он киношный?» — сердилась Вера. Подруги дочери, наоборот, запомнились Любе больше по их истинным именам.
— Любовь Викторовна, а трудно быть учителем музыки? — спросила одна, когда Люба принесла на подносе чай.
— Отчего же… Совсем не трудно.
— Но ведь нужен музыкальный талант, да?
— От всех только и слышно: талант, талант! — сказал цыганистый неустоявшимся басом. — А что такое талант?
— Это, Витенька, такой витамин.
— Сам ты витамин!
Поднялся азартный спор, что в жизни важнее — талант или усидчивость. Люба, наблюдая за ребятами, в какой-то момент тоже почувствовала себя девятиклассницей. Но страх от того, что вот-вот появится Наталья, мучил ее.
Купленный мужем торт вызвал всеобщий восторг, вторая бутылка шампанского так и осталась нераскупоренной. В глубине души Люба надеялась, что за дочкой ухаживает именно «киношный» мальчик. Но в действительности было по-иному — влюбленным в дочку оказался цыганистый…
Люба разрывалась надвое между гостиной и кухней. Наталья несколько раз порывалась идти поздравлять Веру, и каждый раз Люба с трудом удерживала ее:
— Наташа, поезжай, пожалуйста, домой! Очень прошу…
— Ты почему меня гонишь? Твой Димка не прогнал бы. Он бы мне и вина налил… Ты сама-то хоть видела ли его?
— Кого? — у Любы захолонуло внутри.
— «Кого, кого»!.. Она еще притворяется.
— Никого я не видела! — вспыхнула Люба. — Его много лет нет даже в Москве. Чего ты несешь?
— Да я сама его видела! В Елоховском. Борода, как у попа. Я и подумала, что он теперь поп… — Наталья засмеялась, закашлялась. — На Бауманской кричу: «Дима, Дима, ты чего такую бороду отр…»
— Замолчи! Ради Бога, не говори ничего при детях..
— А что дети? Им тоже надо знать про отца. Вон Верочка уж скоро невеста…
Вера как назло зашла зачем-то на кухню, и Наталья полезла к ней с поцелуями.
— Вера, пожалуйста, уйди… — Люба с трудом сдерживала в себе истерический крик. — Уйди, посмотри в окно, что делает Ромка…
Но и Ромка уже пришел со двора и глазел на всю эту сцену.
— Ах ты, мой медведушка… — опять запела Наталья, пытаясь присесть и обнять Ромку. — А что? Мой и есть! Кабы не я… Да кабы не я, его бы и на свете-то не было! Миленький. Помнишь, Любушка, ты уж поехала на аборт… А я тебя и отговорила, в больницу-то не пустила.
Вера стояла на кухне и слушала, стояла и слушала.
Люба почувствовала, как ноги ее стали какими-то толстыми, ватными, кухонный шкаф и холодильник вдруг поменялись местами и поплыли в глазах.
— Любовь Викторовна, вам что-нибудь помочь? — ребята нагрянули в кухню всей гурьбой.
Наталью как ветром сдуло.
— Ничего не надо… — очнулась Люба. — Идите, пейте чай… Идите…
Головокружение не проходило, но сердце билось ровнее. Люба попыталась осмыслить происходящее, у нее ничего не вышло.
Сколько времени?
Позвонил муж, спросил, как закончилось чаепитие, сказал, что едет домой.
В квартире было тихо, видимо, все ребята уехали.
Она сидела на кухне с закрытыми глазами. Пыталась не думать, от всего отключиться. Но она чувствовала близость беды.
Открыв глаза, Люба замерла в новой тревоге и в новом страхе. Вера снова стояла посреди кухни и глядела на мать. Губы дочери заметно подрагивали, глаза, обычно синие, были почему-то темными.