Вид, открывшийся сверху, был почти фантастическим. Нигде, никогда не видел Иванов таких контрастных красок, таких выветренных отвесных склонов. Ровные зеленые площади лежали на разных уровнях. Зелено-желтые травы и редкие острова лесов уходили далеко в горизонт. Желтое от дождей небо кое-где было оранжевым, кое-где фиолетовым, и от всего этого повеяло вдруг необъяснимой тревогой.
Внизу, у подножия Лебо, группа впервые утеряла единство:
— Уже шестой день, а Парижем не пахнет, — произнес Бриш. — Кто составил такую дурацкую программу? Неужели это вы, Матвей Яковлевич?
— Ваше мнение для меня не совсем ожиданное, — серьезно ответил гид. — Провансом интересуются буквально все.
Слышалась немецкая и английская речь. Среди шумных баварцев в зеленых жилетах и в шляпах с куриными перьями, среди богатых и чопорных американцев нет-нет да и просачивались напевные звуки славянских глаголов. Немцы в зеленых жилетах кричали и толкались почти по-нашему. Только ходили за гидом совсем не по-нашему: стоило ему подать знак, и они устремлялись за ним, словно на приступ.
Когда автобус тронулся, мсье Мирский опять назвал москвичей товарищами, а молодой шофер мельком перекрестился.
— Он что, коммунист? — как всегда невпопад, спросил бритый профессор про шофёра.
Переводчица покачала головой, сомневаясь.
— Верующий! Католик… — сказала женщина с ФЭДом.
Теперь начали удивленно рассматривать шофера, словно увидели его впервые. Две или три супружеские пары то громко смеялись над чем-то давно прошедшим, то напряженно стихали. Иванов прислушался к задней компании. Гул двигателя глушил разговор, но отдельные фразы долетели вполне отчетливо.
— А за что вы так не любите верующих? — услышал Иванов смех Любы Медведевой.
— Я? Откуда вы взяли? — вопросом на вопрос ответил Аркадий.
— Он их обожает! — засмеялся Михаил Бриш.
Около гида важничал Саманский:
— Скажите, мсье, как современные французы относятся к Парижской коммуне?
— Положительно! А как можно иначе? — ответила за гида одна из москвичек. — Стыдно даже слушать такие вопросы!
«Все смешалось в доме Облонских», — пришло на память наркологу, когда Саманский, недолго думая, начал разговор о сексе вообще и о сексуальной революции в частности. Туристы забыли, что едут по капстране. Нарколог Александр Иванов, подобно Дон Кихоту Ламанчскому, всегда и везде был «жаждущим справедливости». Сослуживцы так его прямо и называли: «Жаждущий справедливости». Вероятно, кличка не приставала к нему только из-за неудобства в произношении. И вот, услышав голоса в пользу разврата, Иванов хотел было ринуться в бой, но вовремя опомнился и затих, глядя на зеленые нивы прованских фермеров.
Город Арль окончательно утихомирил его тишиной и вечерним теплом. Хозяин гостиницы во главе с внушительным, но очень добродушным сенбернаром встретил гостей, перезнакомился с ними и рассказал о себе все, что знал. Может быть, даже чуточку больше. Но лучше бы не было ни города Арля, ни этой ночи, ни этой гостиницы!
Переводчица пересчитала паспорта и начала их раздавать вместе с ключами от номеров.
— Иваноф, где у нас Иваноф?
— Я, — по-солдатски сказал нарколог. — Только не Иванов, а Иванов.
Он подумал: «Сейчас скажут, что был такой Иванов в пьесе Чехова или что был такой художник Александр Иванов».
— У моей подруги первый муж тоже был Иванов, — сказала переводчица.
— Очень приятно!
Не спрашивая фамилии второго мужа подруги, Иванов схватил ключ и поскорее поднялся наверх. Номер был одноместный, отчего настроение снова улучшилось. Никуда не хотелось, но усталость не могла-таки пересилить голода. Пришлось собираться на ужин. Он надел свежую и, увы, предпоследнюю сорочку. На Париж оставалась всего одна. «Что ж, пощеголяю и в водолазке, — подумал он. — А где же стирать эти рубахи? Тут экономят не только хлеб, но и воду…»
В соседнем номере щелкнул дверной замок, послышались голоса. Стенка была так тонка, что различался шелест плаща.
— Если бы ты наставил рога этому жлобу Медведеву, я бы только приветствовал, — сказал Михаил Бриш. — Но это исключено…
— Хочешь пари? — ответил веселый голос.
— Говорю тебе, ты проиграешь. А что ставишь?