— Маль-чики!
О, этот помидорный салат, с укропом и луком, орошенный золотым подсолнечным маслом! И кто устоит против рюмки холодной прозрачной водки при виде такого салата! А тут еще разогретые, купленные в терпеливой очереди чебуреки. Зуев не сознавался в том, что благодаря Наталье и довольно своеобразному стилю своей жизни становился еще и гурманом. Тем более не могла посетить его крамольная мысль о том, что годы, прожитые в таком оскорбительном состоянии, оказались содержательней предыдущих.
Иванов отказался от водки. Он без всякого тоста выпил полбокала шампанского, а потом вслушивался в эти тосты с ухмылкой:
— Поразительно, с каким умением зло приспосабливается к обстоятельствам.
— Ты… опять об этом? — Зуев пощелкал по бутылочному стеклу.
Иванов сказал:
— Есть великолепный кавказский обычай. Говорить больше, чтобы меньше пить. Отсюда и обилие тостов. У русских же было принято пить до дна, но всего один раз. Представляешь, что получается, когда обычаи разных народов сливаются?
Валя сунула вилку в руку своего брата:
— Сашка, не будь занудой, ешь чебуреки! Они ж остывают.
Женщины продолжали разговор о Медведеве и Любе. Оказывается, они знали предмет обсуждения значительно лучше Иванова.
— Почему он не женится? — удивлялась Светлана.
Наркологу не хотелось долго думать, и он сказал:
— Потому что Медведев слишком брезглив. На молодой стыдно, а надкушенный пряник его не устраивает.
— О Боже! — возмутилась сестра Валя. — Как будто сам-то он не надкушенный!
— Именно потому он и не женится. Такие, как он, никогда не повторяются.
Сестра уже не слушала, говорила свое. Некоторые подробности Иванов воспринимал с выпученными глазами.
Медведев ходил с дочкой в Большой театр и встретил там Михаила Георгиевича под ручку с Любой. После спектакля они будто бы разменяли дам, вернее, Люба попросила мужа отвезти дочку домой, сама же пошла провожать Медведева, а Михаил Георгиевич при этом будто бы спросил: «Уже поздно, у тебя есть на такси?»
— Нет, он сказал это не жене, а Медведеву, — перебила Валю жена Светлана. — А самое интересное, дома она не ночевала…
Смех и сама тема разговора были неприятны Иванову, поэтому входной звонок прозвучал очень кстати. Нарколог покашлял многозначительно:
— Вот. Спросите у него сами, что, кто и кому сказал. Это наверняка он. Легок на помине…
Жена и сестра Иванова открыли дверь.
— Дорогие мои! — театрально, но вполне искренне возгласил Медведев и по-медвежьи, с поднятыми руками, пошел на дам. — Как я рад… Братцы, привет… Как? Иванов пьет шампанское? Разве ты еще не объявил голодовку во имя сухого закона?
— У меня была уже голодовка, — сказал Иванов, пожимая твердую медведевскую ладонь. — По твоей милости, но я ее не выдержал, слопал целых три чебурека. Ты почему опоздал?
Лицо Медведева мигом переменилось. Он прикусил, как всегда, губу, оглядел застолье, каждого в отдельности:
— Ты помнишь того парня? Виктор который. Мы вместе монтируем нашу сушилку. Вернее, монтировали..
— Он мне сказал, что строит установку для производства тяжелой воды…
— Его увезли сегодня на «скорой помощи», а сдали почему-то в милицию.
— Пил? — спросил Иванов.
— Нет. Впрочем, не знаю. Не выходил на работу, вел себя непонятно… Он стал таким после этого самого смерча.
— Налейте же человеку! И штрафную! — возмутился Зуев. — Пусть расскажет по-человечески.
— А что рассказывать? Директор послал его на грузовике в Ивановскую область. Уехал рано утром и… не вернулся. Ни он, ни шофер. Наутро запросили Иваново, а там такое творится, что… Привезли их только на третий день. Оба в бинтах. У шофера нога сломана. Виктор был цел, но весь в синяках. Рассказывает, что у них на глазах груженую машину какая-то сила легонечко подняла с дороги. Метров эдак на пять вверх, скрутила ее, как белье при выжимке скручивают, и обронила. Их тоже подняло. Виктор выкарабкался из обломков и давай шофера вытаскивать. Машину вместе с ними опять кувырком. Тут он отключился..