Он хочет заказать коньяку, но Валя искренне протестует: ей надо править какую-то срочную рукопись. Он достает из своего потертого дипломата комплект роскошных фломастеров:
— Вот! Это тебе для расправы над графоманами. Души их, мерзавцев, почем зря.
— Прелесть. А что ты привез себе? Для расправы над алкоголиками?
— Ничего. Кроме двух-трех новых идей.
— Ну, идей-то у них и так хватает.
— Ихние идеи я знаю наперечет, я говорю о своих. Слушай, Валя, одерни юбку.
— Какую юбку? — она пробовала черный фломастер.
— Твою, понимаешь?
Иванов неожиданно для себя сунул руку под стол и сильно дернул за сестрин подол.
— Ты что? — она округлила от удивления глаза. — Рехнулся в своем Париже?
Иванов, вытянув шею, трагическим шепотом произнес:
— Она задралась у тебя выше колен!
Сестра Валя не пожелала, однако, шутить. Она обозвала его дураком. Она оглядела жующих, пьющих, толкующих посетителей. Никто не обращал на них внимания, никто ничего не видел.
— С тобой просто опасно показываться на люди!
— Очень прошу пардону! — дурашливо произнес он и почему-то снова вспомнил картину Тулуз-Лотрека. — Но ответь мне на один вопрос…
— Опять какая-нибудь пошлость?
— Почему женщинам все время хочется… это самое… обнажаться. Растелешиваться, как говорят. Демонстрировать, так сказать…
— У тебя все? Так вот, дорогой. Каждый судит в меру своей испорченности! Каждый…
— Ладно, ладно, больше не буду! Убедила, сдаюсь.
Когда принесли сациви, то бишь курицу в ореховом соусе, он заказал-таки графинчик марочного коньяку. На этот раз сестра почему-то не возражала, и нарколог рассказал ей о своей поездке.
После обеда она проводила его до троллейбуса. Спросила, хитро прищуриваясь:
— А что передать в издательстве?
— Скажи, чтобы с графоманами того… бережнее.
— Почему? — глаза у сестры смеялись.
— Потому что алкоголиков и без того более чем достаточно. Адью, адью! Звони вечером.
«Совсем ничего не понимает, — с улыбкой подумал Иванов. — Ей кажется, что я влюблен в ее подругу. Сама влюбилась, ей и кажется, что и он, Иванов, тоже влюблен. А он забыл даже имя этой подруги. И ничем не переубедишь…»
Париж был далече. Да и был ли он вообще, Париж? Словно и не было в жизни ни Парижа, ни солнечного Прованса. Как будто все это просто приснилось. Что это? Разговор с сестрой не принес облегчения. Эдак не мудрено тоже стать пьяницей. Да, он пьян, и ему хочется выпить еще! Если завтра он выпьет с кем-то еще, он будет во всем похож на своих злополучных подопечных. Постой… А ее ли был тот номер в «Ситэ-Бержер»? Может, это его, а не ее номер… Тогда еще хуже. Ха-ха! Хуже… Какое имеет значение? Что в лоб, что по лбу. А как самозабвенно схватила она свою малышку. Они летели друг к дружке словно на крыльях…
В кармане плаща, уже нагретые, звякали с полдюжины украденных у государства двушек. Рабочий номер медведевского телефона то и дело всплывал в мозгу. Белая лошадь стояла в глазах. Белая лошадь расплывается в сером тумане! Он, жаждущий справедливости Иванов, слышал ее ночной топот и ржанье. Она ржала, когда останавливалась, эта Белая лошадь. «Ржала, ржать». Слово утратило свою первоначальную чистоту, оно стало выражением цинизма. Неужели дурная судьба преследует даже слова?.. Телефон сработал:
— Алло? Медведев слушает. Я слушаю вас. Кто звонит?
Иванов был в полнейшей нерешительности. Он молчал. Язык у него словно присох. В трубке послышалась ругательная скороговорка, затем длинный-длинный гудок. Набравшись духу, Иванов снова набрал номер, но теперь за Медведева ответил некто Грузь, голос которого был знаком:
— Медведев? Товарищ Медведев только что был. И весь, к сожалению, вышел.
Иванов назвал себя, но теперь Медведева и впрямь не было. Грузь не обманывал.
— С прошедшим вас, — прозвучало в трубке.
— Что, что?
Иванов покинул телефонную будку. Он старался определить, с каким праздником поздравил его Грузь, но так и не определил, поэтому пришлось купить в киоске газету. Иванов узнал, что поздравили его с Днем радио. И каких только праздников не насовано в календарь! Иванов признавал только послезавтрашний День Победы. И конечно же Новый год. Даже День Военно-Морского Флота, так почитаемый Славкой Зуевым — военным подводником, братом Светки и в общем-то единственным настоящим другом, — не вызывал ивановского энтузиазма. Девальвация праздников и наград опережает порой денежную. Во всяком случае, стремится не отставать. Где-то сейчас Зуев? В каких ныряет глубинах?