— Это я как раз понимаю, Дим! Я другого не понимаю: ты то зачем летишь?
— Объясняю… Причин полно! Тут будет еще хуже! Может детям нашим свезет, а нам — не рассчитывай. Да и приключения я люблю, сам знаешь. Не просто новая жизнь — другая! А тут уж все остонадоело, черень эта полгода, консервы, тараканы, и потом Оксанка….
— Оставляешь ее?
— Сбегаю, и молюсь, чтоб шнурки по дороге не развязались. Такие дела, брат. Ну, ты нос-то не вешай, потом, спокойно без толчеи и паники прилетишь.
— Посмотрим… Ладно, ты там давай глубоко в кратеры не лазай…
— Постараюсь.
— И не пуха тебе…
— Спасибо…
Город не спал ни в эту ночь, ни в следующую… По крайней мере, Адмиралтейский район. На Прачечном у подвесного взрывали разноцветные ракеты, но виновницы торжества никто не видел уже с неделю. Не переставал идти снег. Обложные тучи грудью налегли на город, жали его к земле, все хмурились, сочились мокрым снегом и пополняли свои ряды. Луна ухмылялась там, далеко за этим северным одеялом, Леш чувствовал ее, он хорошо знал, что от нее ждать…
Кларнеты лежали в платяном шкафу со скрипучими дверцами, пять полок кларнетов. Три А, четыре В, один бас, только вот эС найти не удавалось. Многие, знавшие Леша, не даром звали его Левшой, при необходимости и блоху мог подковать, а так все чаще чинил музыкальные инструменты, свои и чужие, прирабатывал от случая к случаю. Копил, покупал следующий, месяцами разбирал, собирал, готовил к новой жизни. Благо инструменты давно упали в цене, не то, что в прошлом веке — по полцарства. Впрочем, и мастеров таких не осталось, а жизнь духовых деревяшек коротка, два века — считай зажился, не скрипка ведь, пора и честь знать.
Купил недавно на рынке А, годов, эдак, — не соврать. Красавец, принц, проживший жизнь нищего. Облупился, ожоги получил, на кольце у раструба зачатки гангрены — легкая с виду гнильца, но вывести ее почти невозможно. Но Леш выводил: сушил, зачищал, питал маслами, надеялся и все удивлялся, ведь черное дерево не гниет, трещину дать может, но гнить — никогда.
Под утро подушечки на клапанах были поменяны все до единой, и Леш, наконец, заметил, что туман за окном посерел, а тьма в комнате разбавилась, точно кофе молоком, причем молоко все прибавляли и прибавляли. Леш сварил себе кофе без молока, пил неторопливо, облокотившись на широкий подоконник, щурясь на белеющее небо, и вскользь — на соседнюю крышу, где в чердачном окне силуэт дамы с буклями, сигаретой, книгой, и в шнур собранные занавески и лампочка на крючке.
А тем временем аромат натурального кофе, привезенного давно с гастролей, из Объединенной Европы, тек из квартиры в щели дверей, в просторный по вертикали, а по горизонтали — чтоб протиснуться, лестничный пролет, клетку. Поджидал соседей, хватал за носы, велел сбить шаг, непременно понадеяться, что кофе в лунных магазинах будет натуральный, и он придется по карману, и хорошо бы еще…
В то утро было, с кем поиграть. Самые первые из Первых переселенцев уже тащили подпрыгивающий на ступеньках скарб.
Дождавшись, когда лестница опустеет, Леш вышел с мусорным ведром и талоном на хлеб в правом кармане жилета, и тотчас столкнулся нос к носу с Рудольфом Петровичем, учителем физики, таким же, как Леш невысоким и лысоватым, но в отличие от Леша худым и общительным.
— Здравствуйте!
— Привет! — улыбается Рудольф Петрович.
— Аааа! — рушится сверху бас Андрюхи Керамикова, бывшего машиниста метро, а теперь, когда Метрополитен закрыли на капитальный, экскаваторщика, ровняющего с асфальтом старые районы. Керамиков волочет на своей косой сажени штангу, если уронит — хана всем, но, скорее всего, не уронит. Уж больно здоров, может трое таких, как Леш или как Рудольф Петрович, а может и все четверо….
— Приветствую! Приветствую! — басит он, — Работников культуры и умственного труда! Ну что скажете, мужики, а?! — Керамиков перекидывает штангу в другую руку. — Пиво на луне будет?
— Будет… Непременно. — Рудольф Петрович опять улыбается, — Иначе сбежим, не дав остыть крейсерным двигателям…
— Эт верно! — смеется Керамиков, — Без тараньки да пива — нет душевного порыва!
— Таранька… — припоминает Леш, — Хорошая рыбка была, так, в охотку…
— Мда… — Рудольф Петрович ставит на ступеньки чемодан, — А помните, селедку делали, не так, как сейчас, а соленую, в бочках, да целиком. Дома уж возьмешь ее, острым ножом разделаешь, строганинкой начистишь, масла, лучку репчатого колечками… Объедение!