— А что, вы его видели?
— А то как же, — плюнул на тротуар роллер и вдруг ни с того ни с сего спросил: — Телефон у тебя есть?
— У меня целая куча телефонов, — холодно ответила Ира, — вон они, в кустах, в мешке лежат…
— Дура, — ощерился парень, — не клеюсь я к тебе. Позвонят тебе по поводу твоего мальчишки.
— В каком смысле позвонят? — испугалась Ира. — Где он?!
— Телефон давай, живо, — беспокойно завертелся на месте парень, — а то я уезжаю!
Ира сказала свой номер.
— Жди звонка! — предупредил ее роллер, развернулся эффектным пируэтом и через две секунды исчез за углом.
Совершенно обалдевшая от этого разговора Ира заторопилась домой.
Неужели с ней могло произойти такое? Неужели такое вообще возможно? Неужели ее брата украли?!
Глава II
ЯМАХА
С Натахой мы, считай, дружим с детского сада. Обитаем мы в одном районе, в соседних домах. И, хотя многие девчонки, которые были со мной в детсаду, живут тут же, ходим мы почему-то с Натахой.
Насчет «ходим» прошу понять меня правильно — мы не из тех «кисонек» и «заинек», что через каждые две секунды чмокают друг дружку и держатся за руки. Мы эти вещи ненавидим побольше, чем ребята. Просто за долгие годы мы, что называется, притерлись — мне легко с Натахой, а ей, наверное, со мной.
Хотя справедливости ради нужно признать, что более разных людей, чем мы с Натахой, еще поискать. Начать хотя бы с того, что она — шатенка с великолепными, от природы вьющимися волосами. Мои же жалкие водоросли начинают выглядеть на четверочку только в том случае, если их мыть по два раза в день и накручивать на термобигуди или терзать щипцами.
Господи — господи-и, и за что нам, девчонкам, такое наказание? Смотрю я на своего старшего брата, Костика, и удивляюсь. Он утром вскочил, щетину свою бритвой поскреб, джинсы свитер кроссовки натянул и — готов, хоть в институт, хоть на дискотеку. Мне же — встань, обруч покрути (иначе фигура уплывет и — не догонишь!), вечерний крем удали, гигиенической помадой губы накрась, брови подровняй, прическу уложи, блузку погладь, туфли почисть… И это все помимо обязательных процедур типа чистки зубов и низкокалорийного завтрака…
Ой, куда это я уехала? Я же про Натаху рассказывала… Ну вот, в общем, Натаха — шатенка, а я — русая. У нее фигура чуть ли не «девяносто-шестьдесят-девяносто», а я, если буду лопать эклеры и каши, — первый кандидат в разряд «пухленьких». У Натахи глаза карие, «каурые», как любит издеваться Костик, а у меня — серенькие, правда иногда, при должном освещении, кажутся зеленоватыми. Я — чуть ниже среднего роста, но Натаха рядом со мной — просто Эйфелева башня, такая же стройная, высокая и красивая. У нее нос прямой, лицо миндалевидной формы. У меня «морда лица», как язвит Костик, почти круглая, а нос… так себе нос — ничего выдающегося.
Естественно, что половина ребят из старших классов влюблены в Натаху. Но, за что я ее уважаю, она никогда, ни-ког-да ни с кем не заигрывала, ни по кому не сохла и ни на какую вечеринку не ходила, если туда не приглашали и меня.
Натаха — внешне человек рассудительный, а я — взбалмошный (хотя на самом деле — все наоборот, это она так маскируется). Поэтому, когда я отпрашиваюсь на дискотеку или на концерт, мама первым делом интересуется: «А Наташа пойдет?» Это она, значит, уверена, что если Натаха со мной, то я ни в какую историю не попаду. Это, конечно, правильно, хотя слышать такие вещи иногда, честно говоря, бывает обидно.
Потом Натаха — четверочница, а я — троечница. Даже не знаю — переведут ли меня через год в десятый класс. Или в хабзайку («пэтэуху» по-нашему) сошлют…
Вот такие мы, ежики, разные звери.
Костик говорит, что мы, кроме всего прочего, редкий феномен, поскольку, по. его мнению, дружбы между девчонками не бывает и «быть не может по определению». Не знаю, какое определение он имеет в виду, но я Натаху считаю другом и, думаю, она меня — тоже.
Чуть не забыла рассказать, как я стала Ямахой, а Наташка — Янатахой.
Один раз к нам на дискотеку пришли ребята из соседней школы. Подошли познакомиться. Вообще-то меня Машей зовут, но меня вдруг потянуло пошутить. Ну я и брякнула:
— Я — Маха, а это — Натаха.
Но те ребята почему-то поняли, что это — кличка моя, по одной знаменитой японской фирме. Так я с тех пор и стала Ямахой, а Наташка — Янатахой…
Глава III
ЯНATAXA
В тот день мы вышли с Ямахой на улицу без определенных целей, просто так пошляться. Двигались мы вдоль нашего дома: она — по бордюру на тротуаре, а я рядом по лужам шлепала. Делать нам было нечего, мы с тоской посматривали по сторонам на серые тучи, которые нависли над городом и чуть не цепляли ржавые крыши и покосившиеся, будто пьяные, телевизионные антенны; на серые панели домов с застекленными стиля «кто во что горазд» балконами; на чумазых ребятишек, которые гоняли друг за другом по грязи, как футболисты на картофельном поле. И — молчали. Вдруг из-за угла выскочила девчонка, которую мы обе хорошо знали. Ирка была красная, прическа на ней растрепалась, а куртка сбилась набок. Меня это, честно говоря, сразу удивило. Потому что Ирка проходит у нас под кодовой кличкой Манекенщица — всегда-то на ней все приглажено, макияж такой как надо, одежда с иголочки, ну а про прическу и говорить нечего, такое всегда было ощущение, что она каждое утро укладывается часа по три. Ну вот, идет Ирка к нам, а сама чуть не плачет. Я остановилась перед ней и спросила:
— Ир, ты чего, билет на Дэвида Копперфильда потеряла?
Она остановилась как вкопанная, смотрит на нас и будто не видит. А потом лицо ее стало сжиматься, губы поползли вниз, и она вдруг, прямо перед нами, разревелась:
— Девочки, ой, девочки, ой, что случилось! Мы с Ямахой подошли к ней ближе и стали
расспрашивать. Сначала думали, что пацаны ее побили или, может, куртку у нее сняли или кроссовки, но смотрим — вроде все на месте.
— Да что с тобой? — говорим. — Деньги, что ли, потеряла?
Она отвечает:
— Вы… Вы… моего брата Игорька не видели?
— Нет, — переглянулись мы с Ямахой. Потом мы посмотрели назад во двор и сказали: — Нет, твоего там не видать. У него ведь такая ярко-оранжевая куртка?
— Да, — всхлипнула Ирка, — куртка-то ярко-оранжевая, а где ж теперь его искать вместе с этой курткой?
— Да что ты, подумаешь, без спросу ушел гулять! Вернется, куда он денется, — небось, на стройку с пацанами умотал.
— Какая стройка, — размазала слезы Ирка по щекам. — Тут ко мне какой-то гад подошел и сказал, что они Игорька… они Игорька… В общем, сказали, что они позвонят мне и скажут, где он.
— Чушь какая-то, — удивились мы с Ямахой. — Что здесь, Чикаго, что ли, чтобы киднеппингом заниматься? Ну, пойдем к тебе домой — посмотрим, кто там позвонит.
Мы решительно зашагали к Иркиному подъезду, она набрала номер на кодовом замке, мы поднялись на четвертый этаж и вошли в квартиру.
Не успели мы разуться и снять куртки, как застрекотал телефон. Ирка побледнела, схватилась руками за голову и посмотрела на нас.
— Ну чего ты, — кивнула я. — Бери трубку, говори и постарайся поспокойнее.
Ирка подняла трубку:
— Алло!
Я наклонилась поближе к ней, чтобы слышать, о чем идет разговор.
— Ну, что делать будем? — послышалось с того конца провода. — Малец твой у нас. Застрял здесь надолго.
— Кто это? Кто это говорит? — закричала Ирка.
— Неважно, кто говорит! — сказал голос. — Важно, чтобы ты нас слушалась, и тогда все будет в порядке. Усекла?
— П-поняла, — сразу перешла Ирка с крика на шепот. — А где он? Что с ним?
— С ним все в порядке. А теперь слушай внимательно, только не делай никаких записей и не вздумай обращаться в милицию. А то твоему мальцу, в общем…
И в этой нависшей паузе я почувствовала что-то очень злое.
— В общем, не будет больше твоего мальца. Усекла? Теперь слушай. Твой отец, когда последний раз ездил в командировку, привез с собой десять тысяч долларов. Налом. Спрятал, видать, где-то в квартире. Срок у тебя — трое суток. Найди эти баксы. По истечении трех суток мы позвоним и скажем, где ты сможешь обменять деньги на своего братишку. Все ясно тебе? Ирка растерянно молчала.