Среди обычной переписки и деловых записей я заметил несколько черновиков, на которых Алексей Сергеевич компоновал какой-то не то учебник, не то словарь. Дальше, на очередном протоколе заседания кафедры, поскольку машинистка, вероятно, экономя бумагу и без того небогатого учреждения, печатала на листах и с той и с другой стороны, я заметил колонки слов и понял, что это часть из какого-то словаря. Несмотря на то, что действовать нужно было быстро, я стал читать, потому что то, что там было написано, меня заинтересовало. Это был словарь "новых русских" выражений, жаргона, тех слов, которые вошли в жизнь после 1985 года. Их на удивление оказалось много, и я с улыбкой отметил про себя, что тот богатый потенциал народа в области словотворчества, которым восхищались в свое время Гоголь и Толстой, вовсе не умер. Здесь, на листах, были начертаны такие образчики, как "тыр" — тысяча рублей, "полный кобзон!" — он же улет, "Мусоргский" — милиционер, несущий службу на рок-концертах, "пьяный ежик" — прическа под панка, "поставить кеды в угол" — заболеть, "сбегать по-быренькому" — быстро куда-то зайти, "лопатник" — бумажник…
Листая архивы Алексея Сергеевича дальше, я замечал, что работа над этой книгой — словарем или энциклопедией — занимала у него все больше времени. Начали появляться какие-то ссылки на полях официальных бумаг, которые рассматривались во время каких-то совещаний, — Алексей Сергеевич делал пометки, касающиеся книги. Потом стали попадаться черновики-заявки словаря "новых русских" выражений, и я решил, что за этим нужно краем глаза присматривать. Почему именно я так решил, поручиться трудно, вероятно, отфильтровывал все, что хоть в какой-то степени интересовало Алексея Сергеевича больше всего или не вписывалось в тот его образ, который я нарисовал для себя.
Постепенно работа утомила не только девчонок, но и меня. Естественно, очень трудно упираться и что-то делать, когда почти на сто процентов знаешь, что это безнадежно. И Ямаха, и Янатаха и даже Ира уже были на пределе, чувствовалось, что головы у них далеко не ясные, а покрасневшие веки выдавали их усталость. Мне ужасно хотелось освободить их от работы, но, увы, восемь глаз лучше, чем два, а четыре головы — и подавно.
Поэтому мы продолжали углубляться в бумаги, и тишину в доме прерывали только неровный шелест страниц да чей-нибудь чих от поднявшейся бумажной пыли.
К исходу четвертого часа, когда мы все уже осоловели, Ирка вдруг перестала перекладывать бумаги, растерянно заморгала ресницами и пролепетала:
— Ой, ребята, я, кажется, совсем недавно где-то видела в бумагах отца какие-то цифры. Точно — 10 000! — Где? Что? Почему нам не сказала? — посыпались на нее со всех сторон вопросы.
— Да я, — растерянно стала рыться в своей стопке Ирка, — сначала внимательно все смотрела, а потом… Мысли сами собой убегают и вроде бы смотришь в бумагу, а ничего не видишь, возвращаешься по десять раз к одному и тому же месту. Или, может, у меня глюки? — растерянно посмотрела она на меня.
— Ищи, — постарался я ее приободрить. — Внимательно все перекладывай в обратную сторону. А лучше пока дуй в ванную, умойся холодной водой и приходи обратно. Перекур на пять минут, — объявил я, как только Ирка вышла в ванную.
Но поскольку никто из нашей компании не курил, то это предложение осталось чисто номинальным.
Ира вернулась из ванной очень быстро и, откинув со лба мокрые пряди волос, тут же углубилась в бумаги. Ей понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы найти то, что она искала. Оказывается, она дважды прошла мимо того письма, которое было нам нужно. Признаться, прошляпил его и я. Вероятно, оттого, что написано оно было на английском языке, и я просматривал его по диагонали. Ира, поскольку тоже, как я понял, не сильно владела английским, просто переложила его дальше, но у нее зацепилась в памяти цифра "10 000". Она действительно фигурировала в этом письме.
Я попросил Машу включить свет, потому что за окном уже сгущались сумерки, а Иру — принести англо-русский словарь. Однако примерно текст письма можно было перевести и без его помощи. Напечатано оно было на бланке какой-то западной благотворительной организации.
"Дорогой господин Козлов, — сообщало письмо, — мы рады сообщить Вам, что Ваша заявка на получение гранта в 10 000 долларов для подготовки фундаментального исследования изменений в русском языке, которые произошли в связи с перестройкой и новым общественно-политическим строем в вашей стране, удовлетворена. Просим Вас сообщить координатору гуманитарных проектов банковские реквизиты вашего института. С уважением к Вам Сэмюэль Хопкинс, председатель комиссии по рассмотрению заявок гуманитарного направления".
— Так вот какие 10 000 привез твой отец! — откинулся я на спинку стула. — Вот они, братцы, эти деньги! Мы нашли их!
— Почему привез? — не поняла Ира. — Это же письмо! Там же ясно говорится, что деньги не наличными даются, а на банковский счет будут переведены!
— Очень просто, — пояснил я ей, — смотри, — отогнул я в сторону письмо, пришпиленное к конверту скрепкой, — видишь, фирменный конверт. Замечаешь что-то особенное?
— Нет, — мотнула головой Ирка.
Маша и Наташа, перегнувшись через стол, тоже внимательно рассматривали конверт, и наконец Наташа догадалась:
— На нем штампа нет! Почтового штемпеля!
— Точно, — подтвердил я. — Это письмо не шло через почту. Он его получил из рук в руки, когда был в Голландии. Обратите внимание — фонд-то голландский. Именно поэтому можно сказать, что Алексей Сергеевич привез с собой десять штук. Понимаете?
— Кажется, начинаю понимать, — схватилась за голову Ирка. — Это кто-то в разговоре обронил…
— Точно, — подтвердил я. — Кто-то брякнул об этих деньгах, и те, кто не в курсе того, что происходит на вашей кафедре, и точно не знает, где работает твой отец, могли это понять так, что он привез их в чемодане с двойным дном черным налом.
— Да кто ж мог такое сказать?! — вскочили девчонки со своего места.
— Сядьте, сядьте! — успокоил я их, будто школьный учитель — не в меру бойкий класс. — Кажется, мы вышли на след. Только теперь нужно опять же заниматься тем, от чего у вас уже головы болят, то есть думать.
— Да что тут думать?! — забегала по комнате Наташа. — Это же проще пареной репы. Как мы раньше-то не могли об этом догадаться! Разговоры такие могли исходить только от того лица, которое в курсе того, что происходит у Алексея Сергеевича на работе. Значит, нужно начинать с его ближайшего окружения.
— Нет проблем, — сказала Ямаха, вытаскивая из стопки бумаг протокол заседаний одной из кафедр. — Итак, на заседании присутствовали: Алексей Сергеевич Козлов — зав. кафедрой, Трофим Борисович Подбородный — доцент, Нинель Михайловна Збруева — доцент, Виктория Сергеевна Боброва — доцент, профессор Дмитрий Анатольевич Кочергин, секретарь — Вера Сергеевна Щеглова. Правда, неизвестно, — помахала в воздухе листочком Маша, — все ли присутствовали в тот день, когда Алексей Сергеевич объявил о получении гранта. Давайте возьмем еще несколько таких протоколов и сверим — все ли на месте?
Мы нашли еще несколько нужных нам бумаг, и действительно выяснилось, что из списка выпали профессор Ефим Трофимович Копелян и стажер Валерий Михайлович Хрулевский. Теперь можно было считать, что вся кафедра была у нас как на ладони.
Самое главное мы заметили только тогда, когда принялись распределять этих людей для проверки между собой, потому что толпой ходить за ними было бы бессмысленной тратой времени. Только тут девчонки догадались, что Вера Сергеевна Щеглова — это не кто иная, как мама Лены и Олега Щегловых, которые учатся в их школе.
Глава XVI
ЯМАХА
Ну, надо сказать, у Мамочки и голова — на все сто пятьдесят процентов варит! Лучше, чем у русской печки, помноженной на японскую микроволновку. Это ж надо — раскрыть дело, с которым мы маялись уже больше недели, за несколько часов.